— И еще, — я сперва смутилась, но потом решила: а что стесняться-то? Здесь все свои. И ближайшие два года круг моих близких людей вряд ли расширится.
— Ну что еще? — старик, наверно, уже устал от моих вопросов.
— Сколько вы мне платить будете? Я просто хотела прикинуть, через сколько я выплачу ипотеку. Ой, долг матушки Беатрис, — назвав у себя в голове эту долговую яму ипотекой, я так и не могла отделаться от этой ассоциации.
— Зарплата твоя — десять монет серебром. Две тебе, восемь — в воспитательный дом, — когда заговорила про деньги, настроение дядюшки Поля и вовсе испортилось.
— А что можно купить на две монеты серебром? — живя в воспитательном доме, Марлен, как, впрочем, и я, понятия не имела о ценности денег.
— Гульнуть в кабаке разок, — усмехнулся старик. — Но скромно.
— Это как? — я опешила от ремарки старика.
— Это громко от входа сказать : “ жаркое мне!”. Но когда подойдешь к стойке, все же уточнить, что без хлеба, — а старик с юморком.
Я снова открыла контракт и посмотрела на выставленный мне счет за проживание в воспитательном доме, путем несложных математических подсчетов я прикинула, что за два года не выплачу и половины. А если точнее, то покрою полгода всего лишь.
А остальные два с половиной как же?
— Но за два года я не покрою долг перед матушкой Беатрис, — я растерялась. Может, я что-то неправильно считаю?
— С тебя все время будут вычитать тридцать процентов, пока ты не выплатишь весь долг, обьяснил старик. — Тебе еще повезло, что за тебя было уплочено до пятнадцати лет, и тебе всего за три года надо выплатить, а то так бы всю жизнь им платила.
— И все время будет уходить пятьдесят процентов им же, как моим опекунам? — когда я прочитала про восемьдесят процентов, я думала это дно. Но нет, снизу еще и постучали.
— Да, — подтвердил мои страшные выводы дядюшка Поль.
— Всю жизнь? — спросила на выдохе.
— Нет, что ты! Только первые пятнадцать лет, — “утешил” старик.
— Сколько? — я опешила от цифр.
— Ну так в тридцать три ты официально признаешься старой девой и замуж выйти не сможешь. Вернее, сможешь, но там налог платить большой. Ты ж старой девой будешь, милая, кому ты уже потом нужна-то будешь? — усмехнулся старик.
— То есть воспитательный дом будет до тридцати трех лет моих получать половину моих доходов? — старик кивнул. — А если я найду настоящих родителей? Или замуж выйду?
— Тогда они будут получать, но кто ж согласится. За рождение девочек вон какие налоги платить надо. И неизвестно, платили твои настоящие родители эти налоги. Или потому тебя и сбагрили к матушке Беатрис, чтобы обхитрить законы. Некоторые семьи после рождения дочерей, особенно если их больше одной, то и разориться могут, — покачал головой мужчина. — А замуж тебя вряд ли кто возьмет.
— Почему? — даже чутка обидно стало.
— Да кто ж тебя возьмет без роду, без племени, да еще и без приданого мало-мальского? — удивился моей глупости старик.
— А почему так девушек дискриминируют? — я хмуро смотрела на мужчину.
— Что делают? — дядюшка Поль даже подался вперед, переспросив непонятное ему слово.
— Не любят почему девушек? — перефразировала вопрос.
— Ты это. Словечки-то свои умные брось. Я тебе сказал уже: здесь шибко грамотных не любят, — отругал меня дядюшка Поль. — А девочек любят, но стране нужны воины, солдаты. А девки что? Тьфу, одним словом. И толку никакого. Ладно, заболтался я с тобой. Переодевайся и живо
в огород. Нечего прохлаждаться.
Как бы я ни брезговала одеждой, что дал мне дядюшка Поль, но идти в огород в платье не могла. Оно у меня единственное, и хотелось бы приберечь его на всякий случай.
Конверт, в котором кроме документа была еще какая-то записка, я бережно свернула в детское одеялко, служившее мне сумкой для вещей, и убрала в единственное место для хранения — тумбочку у кровати. Переоделась и, спрятав волосы под кепку, вышла на задний двор. В принципе, не совсем корректно его называть задним, так как он был единственным двором. Узкий, зажатый между двумя высокими каменными заборами, он плавно переходил в огород. А уже огород, в свою очередь, спускался к реке.
Во дворе был колодец, сарай для хранений всей огородной утвари, типа тачки, мотыги и граблей. Еще был туалет, в который я все же заглянула и поняла, что если мне придется им пользоваться, то сперва не мешало бы его как следует отмыть.
Старик меня уже ждал в огороде. Вернее, не ждал, а работал. Он сидел на маленькой табуреточке и выдергивал траву на грядках. Но все дело в том, что на огороде росли исключительно полезные целебные травы. Для морковки, лука и репы был выделен совсем микроскопический участок, размером с носовой платок.
Вот мне его и выделили, так как к травам в первый же день пускать неуча, каким меня считал старик, было глупо. Выдерну еще не то, что надо, и принесу больше вреда, чем пользы. Хотя было видно, что старику с трудом давался уход за этими растениями, но я не лезла.
Будучи деревенским жителем, я прекрасно знала, как ухаживать за огородом. Поэтому выдернула все сорняки, сходила в сарай и взяла мотыгу. Боже, с каким опасением на меня косился дядюшка Поль, когда я рыхлила землю. Может, он подумал, что я сейчас при помощи этой мотыги буду покушаться на его жизнь, не знаю. Но расслабился он, лишь когда мотыга отправилась обратно в сарай. А я сходила за ведром и принесла из колодца воды, но она была просто ледяная. Такой водой поливать овощи не очень хорошо. Да и участок, что был выделен под овощной огород, был ближе к реке. Полив лук холодной водой, я пошла к реке. Там на берегу были полузасохшие кусты, и у меня возникла идея сделать из прутьев веник или метлу. Поэтому, натаскав воды и полив огород, я попыталась наломать веток. Но несмотря на то что куст был без листьев и вроде как сухой, он не хотел ломаться.
— Дядюшка Поль, а есть у вас садовые ножницы? — я вернулась к старику, который уже без опасения, а с некоторой долей любопытства смотрел на меня.
— А тебе зачем? — старик тяжело поднялся с табуретки.
— Хочу у куста, что растет на берегу, прутьев нарезать и сделать метлу, — объяснила я свои намерения.
— Хорошее дело, моя метелка-то совсем стерлась, — похвалил меня дядюшка Поль и одобрительно покачал головой. Естественно, ножниц у старика не было, но был изогнутый наподобие серпа нож. Вот его мне и вручили.
Я вернулась на берег и с осторожностью нарезала целую охапку прутьев. Пока нарезала, отметила, что за этим кустом есть чудесное место с пологим песчаным берегом, где вечером можно искупаться и простирнуть вещи. Не факт, что они успеют высохнуть за ночь, но всяко лучше, чем сейчас. Но вот сомневаюсь, что у старика найдется мыло. Даже спрашивать бессмысленно. Все же я учитель истории и помню развитие мыловарения в средневековье. А я попала именно в него. Ну или почти в него.
Принесла ветки во двор, а там меня уже ждал старик с мотком веревки.
— Мне б еще пару черенков для метел, — я прикинула, что из имеющегося материала смогу сделать пять-шесть метелок. В парочку можно будет воткнуть рукоять, чтоб не гнуть спину.
— Один от старой отдам, а за остальными завтра схожу, — покачал головой старик и полез в старый сарай за метлой. Не соврал дядюшка Поль, старая метла была в ужасном состоянии. Разобрав ее по составляющим, я начала связывать новые метелки. Связала три. Одну, ту, что с черенком, оставила подметать двор, одну отнесла в дом, а одну решила использовать на уборку туалета.
Незаметно наступил вечер, и мой желудок ругнулся, намекая, что пора бы и об ужине подумать, раз уж обеда я его лишила. А вот старик вроде бы и не собирался есть. Хотя с его худобой не исключено, что он ест вообще раз в пару дней.
— Простите, а ужинать мы будем? — я заглянула на кухню, когда дядюшка Поль как раз там что-то кашеварил.
— Ох, ужинать, — старик всплеснул руками. — А я-то все голову ломал, что я забыл.
