девушкой, к которой никогда не питал ничего большего, чем звериное любопытство. Тот самый скверный эксперимент переключения. Зато им можно будет вскользь пожаловаться на разбитое сердце. Оливия сама признавалась, что не хочет обзаводиться бойфрендом, а Джейсон подтвердил — от женщин одни неприятности.
Не помню, зачем я вышел из дома. Было далеко за полночь, мы долго сидели на софе возле камина, обсуждая все на свете. Оливия рассказывала нам с Джейсоном о своем детстве, вспоминала смешные истории об отце. Потом я принялся вещать о том, как когда-то работал в мастерской, как неудачно учился играть на гитаре. Джейсон и Оливия были невероятно приятными собеседниками. Впрочем, я выпил уже достаточно глинтвейна, чтобы меня окончательно накрыло дружелюбием и желанием общаться.
Скрипя кедами по снегу, возвращаюсь обратно в дом, ощущая спокойное счастье, переполняющее грудь. По крайней мере, в это Рождество я остался не один, со мной друзья. Отношения с Джейсоном налаживались, я почти перестал считать его позером и придурком.
Честное слово, я не помню, зачем покинул дом. Если бы я задержался еще на десять минут, то не мучился бы так сильно. Но все мы в тот вечер выпили больше нужного.
Аккуратно приоткрываю входную дверь, чтобы в шутку напугать своих друзей и столбенею возле порога. Притаившись в тени, вжимаюсь спиной в стену, не совсем понимая, что происходит.
Джейсон и Оливия стоят напротив камина, глядя друг другу в глаза. На лицах обоих танцуют таинственные отблески пламени.
— Здесь был мой отец, и ты даже не рискнул сказать ему.
— Ты права. Как только он вернется, я обо всем ему сообщу.
Он протягивает руку и осторожно касается запястья девушки.
— Зачем ты ушел из команды? — упавшим голосом спрашивает Оливия. — Зачем бросил работу?
— Больше никаких разъездов по стране. Мое место рядом с тобой.
Долгий болезненный вдох сводит грудную клетку, громко свистит в горле. Однако они не замечают моего присутствия, поглощенные вниманием друг друга.
Слегка наклонившись к лицу Оливии, Джейсон прикрывает глаза и припадает к ее губам целомудренным поцелуем. На их лицах — резная тень от крошечной веточки омелы, божественного благословения, которое так жестоко обошлось с тем, кто принес его в этот дом.
То была не ревность, а черная отравляющая зависть. Не вы двое должны были сегодня соединить свои сердца под символом Рождества. Господи, почему жизнь настолько несправедлива?
Я должен отвернуться, потому что внутри все рушится. Но я не в силах не смотреть. Зависть обхватывает сердце хищной ладонью. Замахнувшись ногой, врубаюсь во входную дверь, и та оглушительно хлопает. Влюбленные вздрагивают и оборачиваются на меня.
— Бруно? — сипло осведомляется Джейсон.
— Собственной персоной. — Кривлю натянутую улыбку. — Прошу прощения, что помешал.
— Ты не…
— Не беспокойся, я просто накину куртку и пойду прогуляться.
Дрожащими руками стягиваю с вешалки верхнюю одежду. Сердце колотится в груди как сумасшедшее, в горле застревает комок обиды.
— Все в порядке? — осторожно спрашивает Оливия.
Я замираю возле входной двери, распахнув ее ровно наполовину. Снаружи рвется холодный ветер, разбрасывающий перья свежего снега. Душа надломлено хрустит.
— Нет. Я вешал эту омелу не для вас.
Внутри кипит странное чувство горечи, смешивающееся с алкогольным дурманом. Толкнув деревянную дверь, практически вываливаюсь на улицу и тут же запрокидываю голову, с наслаждением втягивая прохладный ночной воздух.
Сегодня на редкость светлая ночь. Качаясь поломанной шаландой, шагаю вперед, не разбирая дороги. Земля трясется под ногами, мотая тропинку то вправо, то влево. Я не мог залить за воротник столько глинтвейна. Со мной явно что-то не так. Слабость приливает к сердцу холодной волной. Остановившись, хватаюсь за куртку и тяжело вздыхаю, борясь со странным ощущением, ломающим ребра. А потом ноги продолжают нести меня в сторону леса.
Что-то невероятно яркое светит мне прямо в лицо. Я слепну от резкого красного сияния, ударившего по глазницам. Оно такое мерзкое и ядовитое, совсем как одиночество в рождественскую ночь.
— Да что за…
Не договариваю и громко вскрикиваю. Грудь пронзает острая боль. Охнув, сгибаюсь пополам и едва не оседаю на землю. От невыносимого жара, поднимающегося в груди, меня бросает в пот. Это чувство было мне известно. Слишком хорошо.
Мы были знакомы с ним уже больше ста лет.
Повалившись в снег, выгибаюсь дугой, силясь прервать мучительные судороги. Издав пронзительный крик, смотрю на горизонт, будто пытаясь зацепиться за его ровную линию. Последнее, что видят мои глаза — громадные лапы елей, безжизненно опустившихся над сугробами.
Больше ничего.
Взор застилает красная яростная мгла.
5
— Да чтоб тебя!
Роняю бутылочку клея и торопливо вытираю лужу рукавом. Сложив руки на деревянном столе, уныло смотрю на синеватое мерцание старого телевизора. Звук убавлен почти на минимум, оставляя лишь фоновый шум. Без него я просто не мог ничего клеить.
Который день пытаюсь придумать, что можно сделать из этого куска гофрированного картона, но в голову ничего не дельного не приходит. Сначала хотел носорога, потом замок, а сейчас на меня смотрит недоделанный лебедь, которого как будто лоб в лоб сбил грузовик. А потом сдал назад и еще раз сбил.
За спиной скрипит приоткрывшееся окно, громко бряцает подоконник. Резко обернувшись, смотрю на медленно отходящую створку, впускающую в душную комнату ночной ветер. Белый тюль надувается парусом, и я торопливо поднимаюсь со стула, чтобы закрыть окно. Не хватало еще нюхать машинное масло и бензин. Скорее всего, очередная птица не рассчитала траекторию и врезалась в подоконник. В Сьеррвуде даже птицы какие-то психованные.
Остановившись посередине комнаты, я сладко потягиваюсь и смотрю в пустой лист с маленькой завитушкой в правом верхнем углу, где я пытался начертить макет. Она плывет перед глазами, улетает за границы, потом снова возвращается назад, когда я резко встряхиваю головой. Похоже, кому-то и вправду нужно хорошо выспаться, пока пол с потолком не улетели как эта завитушка.
Вернув листы картона в папку, скидываю махровый халат и присаживаюсь на жесткую кровать со старым матрасом. Еще пару секунд смотрю в мерцающий экран телевизора, даже не соображая, что показывают. Потом щелкаю кнопкой пульта, и в комнате повисает приятный бархатный мрак.
Устроившись под тонким одеялом, прикрываю глаза, стараясь расслабиться и отпустить мысли в свободный полет. Мобильник молчит, значит у Вал все в порядке. Или она опять геройствует, не считая нужным звать меня.
Хорошенько выспаться я не мог уже дня три, поэтому, перевернувшись на бок, проваливаюсь в глубокий сон.
Надеюсь, что завтра я склею какой-нибудь танк из своей картонки.
Мне снился ад, в котором горели грешники, скукоживаясь от страха и боли. Мрачная бездна без конца
