Но люди… Что ж, люди должны видеть сны, иначе не миновать им безумия. Начнутся слуховые расстройства — вроде роз, потешающихся над ними в саду. Или видения — демоны в закусочной, монстр-плющ в душе.
Странно, моя повседневная жизнь изобиловала всякой злобной мерзостью, а сны выходили нормальные, что было даже досадно. Там не было ни маньяков с ножами, жаждущих разрезать меня на конфетти. Не было и неуязвимого ментального порождения в маске, пытающегося расплавить мою кожу в джакузи. С такой чепухой я бы справилась. Более того, такой сон был бы даже приятным развлечением.
Сидя на постели, я яростно терла глаза, стараясь не разбудить Пола. Мне бы следовало сбежать в ванную или в гостиную, но я не могла заставить себя покинуть общество Пола. После того, что мне пришлось пережить накануне, да еще кошмарного сна, сейчас, в самые мрачные предрассветные часы, я решительно не желала оставаться одна. Может быть, из неуверенности или страха. Или из чистого эгоизма. Я понятия не имела; мои знания о человеческих эмоциях вряд ли простирались так далеко. Но что бы я ни переживала в данный момент, ангельские крылышки тут не мелькали. И я не знала, как положить этому конец.
Словно в подтверждение мой ум снова начал проигрывать картинки сна. Начиналось все очень хорошо — мы с Полом были в постели, но не спали. Это было исступленное соитие, как у беглых монахов в женском общежитии. Я скакала верхом на Поле, точно он был моим белым жеребцом и одновременно Белым Рыцарем; секс-кентавром, чьи пропорции внушали благоговение.
Наши пальцы сплелись, мое тело возбужденно отзывалось на каждое его движение внутри меня, заполняя меня… Никаких барьеров — ни слов, ни презервативов. Только он и я, вместе. Когда мы оба дошли до конца, я закричала, забилась в экстазе.
Когда затихло эхо наших криков, мы лежали рядом, сплетясь телами, и пот начинал высыхать. Я улыбалась, устраиваясь рядом с Полом. Мне было хорошо. Я была в безопасности.
А потом он спросил меня, что произошло тогда в саду.
— Ничего, — ответила я, начиная нервничать.
Я не хотела об этом говорить, не хотела ему напоминать — в который раз, — что быть со мной означает иметь дело со сверхъестественным. С ненормальным. А ведь мы и устроили этот уик-энд, чтобы сбежать от вещей такого сорта.
Обнимающая меня рука напряглась.
— Когда ты наконец начнешь мне доверять?
— Я тебе доверяю.
— Как бы не так.
— Доверяю, — сказала, то есть закричала, я.
Кем, черт возьми, он себя возомнил? Вырвавшись из объятия его руки, я приподнялась на локте и посмотрела ему в лицо.
— Я рассказала тебе мою историю, всю, без утайки, рассказала правду о моей роли в преисподней. Сказала тебе, что стала человеком. Чего еще ты от меня требуешь?
— Доверие не единовременный акт, Иезавель, — сказал он, и мое инфернальное имя слетело с его языка как ругательство. — Это долгосрочное обязательство.
— Не понимаю, о чем ты говоришь.
— Не понимаешь? — Он пристально смотрел на меня, и его взгляд задевал меня за живое. — Что-то произошло там, в саду. С чего бы ты вдруг решила, что ненавидишь цветы?
Я прикусила губу, чтобы остановить готовый сорваться с языка поток слов. Не могла я ему признаться! Я не должна поднимать волну в этот уикэнд. Ничто не должно напоминать ему о моем прошлом. Я заключила договор сама с собой. Ведь как ведут себя люди: они клянутся себе, что сделают то-то и то-то или перестанут делать то-то и то-то. Клянутся изменить дурные привычки. Люди лгут самим себе.
Отсюда еще одно различие между демонами и смертными — демоны лгут другим, но никогда не лгут себе. Это не предусмотрено их природой.
— Ничего там не случилось, — сказала я.
— Врешь.
— Проехали.
— Почему ты мне не доверяешь?
«Просто возьми и скажи ему. Он поймет».
А если нет? Если оттолкнет меня и побежит прочь, чтобы найти нормальную женщину, не отягощенную узами ада? Сама не зная почему, я разозлилась, чувствуя, что меня предали. Я сказала:
— Пол, у меня просто случился нервный срыв там, в саду. Неужели мы не можем наслаждаться выходными без того, чтобы ты изображал психоаналитика?
— Почему не разрешишь мне попытаться тебя спасти?
— От чего? Фанатика проповедника?
Он отвернулся, ничего не ответив. Надменно расправил широкие плечи — красноречивый жест. Через некоторое время он вздохнул — тихий, скорбный вздох, от которого у меня перехватило дыхание, а глаза вдруг налились слезами.
— Иезавель, — сказал он, и я вздрогнула от звука собственного имени. — Я люблю тебя всем сердцем. Но не заставляй меня выбирать между моими идеалами и тобой.
— Я не понимаю, — сказала я. Слова застревали в горле. — Выбирать? Разве я заставляю тебя делать выбор?
— Все бесполезно, если ты не разрешаешь мне помочь тебе. — С этими словами он повернулся ко мне спиной и заснул.
А мой сон закончился тем, что я проснулась и увидела, что лежу обнаженная в темноте и гадаю — неужели мы действительно ссорились? Нет, между нами не легла неосязаемая стена; царила мирная тишина, никаких обид.
Но семена уже брошены в почву.
«Почему ты мне не доверяешь?»
Я доверяю тебе, любимый. Клянусь.
Но ты ведь не говорил мне этого? Это мое собственное чувство вины приняло твой облик во сне, так?
Я смотрела, как он спит и мирно улыбается. По крайней мере хоть ему снилось что-то хорошее. Наверное, его сон закончился, когда закончился наш восхитительный любовный акт. Никаких посткоитальных дискуссий, отравляющих все удовольствие.
Что меньшее из двух зол? Сказать ли правду Полу, потому что он хотел знать и заслуживал доверия, или скрыть правду, потому что я не хотела напоминать ему о своем адском прошлом?
Уф!..
Вздохнув в изнеможении, я бросилась на подушки. От этой штуковины, что зовется свободой воли, хочется выть белугой.
Сквозь похрапывание Пола и гудение невысказанных слов в моем мозгу что-то царапалось и шуршало, словно ползущий по стене побег плюща, прокладывающий дорогу к солнцу.
Быстрый поцелуй в нос, и до отвращения бодрый голос Пола:
— Утро, скаут!
Ох! Я перекатилась на бок и закрыла подушкой голову.
— Ой-ой, — сказал Пол. — Восстань и воссияй!
— Ты еще попроси меня восславить Господа, и я выцарапаю тебе глаза.
— Оставь.
— Нет.
И тогда негодяй отнял у меня подушку и начал щекотать. Я извивалась, как насаживаемый на вертел поросенок, и пыталась защищаться. Но он был слишком быстр, и я расхохоталась, хотя в душе была готова проклясть его имя. Хотела даже позвонить Кэтлин — пусть наложит проклятие; ведьмы обожают проделывать такие штуки. Между приступами безумного смеха я сумела крикнуть:
