Мне стыдно. Стыдно за то, что я позволила лишить себя силы, покорно повторила за отцом запечатывающее магию заклинание — отреклась от дара, не выдержав третьего круга пыток, этого бесконечно повторяющегося путешествия из кабинета в подвал, чередования физической боли и вынужденной бессонницы. Последняя меня доконала. Я сдалась, когда почувствовала, что схожу с ума.
— Пусть её способности слабые, но они есть, — дядя ходит по комнате. Я слышу его шаркающие шаги, совсем не похожие на отцовские. Правую ногу он повредил на охоте и теперь подволакивает.
— Никто не узнает. Я надел на неё блокатор и усилил его добровольной магической клятвой.
— Надеюсь, она будет молчать. Ведьма — позор для семьи. Такая жена никому не нужна — слишком своевольная и непредсказуемая.
— Будет молчать, не сомневайся. А не будет — отрежу ей язык.
Меня мутит. Не от страха — от ярости, которую лишь усиливает чувство беспомощности. Мой отец — одарённый маг, один из членов Совета Старейшин. Противостоять ему я не смогу даже со свободными запястьями. Он прав. Он, дьявол побери, прав! Я слаба, слаба, беззащитна. И мои фокусы с роем пчёл, с поднятием в воздух ваз — ничто, детские игры по сравнению с тем, что умеют мужчины Деларии.
Я сжимаю кулаки. Впиваюсь ногтями в мякоть ладоней. Оставляю в коже глубокие, наливающиеся кровью лунки.
От злости, от безысходности хочется побиться головой о стену, закричать в потолок, вместо этого я прижимаюсь ухом к двери, припадаю к гладкой деревянной поверхности и пытаюсь не упустить ни слова.
Неожиданная мысль мелькает на периферии сознания. Моя мать мертва. Моя старшая сестра мертва. Как и младшая. Все они погибли в разное время при загадочных обстоятельствах. И, возможно, очень вероятно, это не совпадение. Возможно, я в начале пути, повторяющего их судьбу.
— Ладно, оставим твою дочь в покое. Что с артефактом? С тем, из Дьявольских гор? Думаешь, то, что о нём говорят, правда? Веришь, что он дарует могущество, наделяет божественной силой?
— Скорее, дьявольской.
Сердце колотится. В горле пересыхает. Я перестаю дышать. Срастаюсь с дверью, вся обращаясь в слух. Слова «артефакт» и «могущество» ударяют в голову как крепчайшее вино и начинают стучать в висках, не переставая. Артефакт и могущество. Артефакт и могущество. Божественная сила или дьявольская — не важно, я согласна на любую. Согласна на всё.
— Что надо сделать с камнем, чтобы заставить его заработать? Ты знаешь? — спрашивает дядя с неприкрытой алчностью в голосе.
— Не уверен, что артефакт следует трогать, — с сомнением отвечает отец. — Ходят слухи, что проклятие падёт на всякого, кто попытается присвоить силу камня. Что за могущество придётся заплатить собственной душой.
— Ты веришь в эти страшилки для детей?
— Не верю, но рисковать не хочу. Мне хватает той силы, что у меня есть. Не знаю, как ты, а я дорожу бессмертной душой.
Голоса за дверью стихают, и я начинаю бесшумно пятиться. Услышанное не даёт покоя, вертится в голове, превращается в навязчивую идею.
Я вдруг ощущаю себя поездом, сошедшим с рельсов и мчащимся на полном ходу в неизвестном направлении. Не способным затормозить, даже если впереди обрыв или скалы. Человеком, за спиной которого рассыпается дорога и которому не повернуть назад.
Отец дорожит бессмертной душой. Я — нет. Ради силы, ради свободы, ради того, чтобы избавиться от отцовского гнёта, от тошнотворного чувства беспомощности, от клокочущей внутри запредельной ярости, я готова продать душу кому угодно — принести в жертву всю свою суть, заплатить любую цену, даже самую высокую, лишь бы сорвать с себя ненавистный ошейник.
Так уж вышло, что девочка, боявшаяся проклятий, осталась на полу сырого подвала, погибла под пытками, захлебнулась холодной водой, куда её макали головой снова и снова, требуя подчиниться. Та, кто выжила и всё-таки подчинилась, страшилась одного — рабства. И знала: хуже, чем уже есть, быть не может.
Глава 56
Мхил Дракар
Два долгих месяца я притворяюсь послушной — самой послушной дочерью во вселенной. Я заставляю отца поверить в то, что смирилась со своей судьбой, с женской участью, с потерей магии. Не просто покорилась его воле — нашла его решение правильным, единственно верным. «Спасибо, отец, за твою мудрость, за то, что направляешь меня, глупую женщину, слабую и умом, и духом. Родители всегда знают, что лучше для их детей».
Он верит. Верит каждому слову, каждому смиренно опущенному взгляду, каждой маленькой и большой лжи. Ну, и кто из нас слаб умом?
Главная ошибка отца — он уверен: настоящий враг — только мужчина.
А я… Кто я? Всего лишь грязь под ногами, ничтожество, бездарность, разменная монета в его игре.
Я видела своего жениха, этого богатого, влиятельного борова. Борясь с тошнотой, улыбалась ему с наигранным смущением. Краснела щеками. На самом деле от гнева. Едва сдержалась, чтобы не плюнуть в обрюзгшее лицо, когда ощутила бедром якобы случайное прикосновение.
Ненависть. Ненависть и ярость становятся моими опорами — тем, что позволяет идти вперёд, не оглядываясь.
Любое проклятие лучше перспективы оказаться в постели с похотливым козлом, стать бессловесной куклой.
Отец непозволительно расслабляется. Не ждёт подвоха, не верит, что у его дочери, у любой женщины есть зачатки разума. Мне это заблуждение на руку. Я наблюдаю, выжидаю, подслушиваю — готовлюсь нанести удар.
Со временем я отмечаю все отцовские привычки, нахожу в поведении закономерности. Например, теперь я знаю, где хранится нужный артефакт и как часто отец достаёт его из сейфа.
Обычно это происходит вечером, перетекающим в ночь. Накануне отец опустошает две–три бутылки вина из домашнего погреба. Затем гремит сапогами по лестнице. Так оглушительно, что и колокольчик на шее не нужен.
Вскрыть сейф, запечатанный охранными чарами, я не смогла бы даже без блокатора на запястье. Поэтому у меня есть план. Я вычисляю вечер, когда отец опять зальётся вином по горло, и прячусь в кабинете за длинной портьерой. Приоткрываю окно. Жду.
Чтобы мой план удался, мне нужно немного, самую чуточку магии. И просто бездна решимости.
Я кладу руку с браслетом на подоконник, заношу над ней кухонный молоток и призываю эту бездну решимости. Необходимо избавиться от блокатора. Снять его можно, лишь превратив кости ладони в кашу.
Я сжимаю зубы. Опускаю молоток. Ненависть и ярость — мои обезболивающие.
Кровь течёт из прокушенной губы по подбородку. Беззвучно рыдая, я стягиваю браслет с искалеченной кисти, и та повисает окровавленной тряпицей. Во мне столько злобы, что даже дьяволы позавидуют.
Дверные петли скрипят. Отец вваливается в комнату и нетвёрдой походкой направляется к сейфу. Сейчас он его откроет, снимет магические печати и будет долго любоваться голубоватым светом кристалла, но присвоить мощь артефакта, как всегда, не рискнёт.
В отличие от меня, слабой духом женщины.
Отец могущественный маг. На его фоне я — фокусница, недоведьма. В багаже моём только парочка ловких трюков. Всё, что я умею, — левитировать предметы и управлять садовыми пчёлами. Но этого достаточно, чтобы завладеть артефактом и выиграть несколько драгоценных секунд, чтобы им воспользоваться.
Пьяно икая, отец отодвигает картину на стене. Совершает перед металлической дверцей сейфа несколько сложных пассов. Та открывается.
Раз — и разъярённый жужжащий рой влетает через окно в комнату.
Два — и артефакт, пронёсшись по воздуху, впечатывается в мою ладонь.
Три — и меня не остановить.
Глава 57
Сивер
Когда теряешь зрение, остальные чувства обостряются. Теперь Сивер мог полагаться только на слух и твёрдую, направляющую руку эльфа. Брось его Вечер на произвол судьбы — не прошло бы минуты, как он, ослепший, шокированный новым беспомощным состоянием, свалился бы в одну из чёрных трещин в земле.
— Всё будет хорошо, — ко всему прочему, соперник ещё и пытался его утешить. Сколько же в этом эльфе было доброты и благородства?
