На полосе ничейной земли, что плотиной сдерживала два готовых вперехлёст нахлынуть вала, падали люди, проливалась кровь — пока ещё крупицы, капли, залогом будущей победы.
— Пора, — уронил кто-то обок, и я очнулась, оторвав взгляд от пылающего щита солнца.
Боевые колесницы щерились лезвиями, как серпы, навострённые жать человеческую жатву. Возницы перебирали поводья, ждали лишь сигнала, хлопанья крыльев расправленных стягов.
И дождались. Птицы-стяги рванулись над войском. Грохот и рёв, не сравнимый с прежним, взмесил воздух, когда две громады — плоть и сталь — устремились навстречь. Треск, вой — может ли быть громче? Чудовищный вал — там, где в кроваво-стальном месиве бились люди и кони, колосья, срезанные серпами лезвий, смолоченные в жерновах столкновений.
* * *
Острейшее чувство сопричастности, вовлечённости в безумие битвы, доведённое до предела ощущение тела — как чего-то, угодившего в общий котёл, и, вместе с тем, собственного, отдельного, но равно уязвимого.
Вал распался. С умением, что достигается многолетним усердием, возницы выводили колесницы из сутолоки. Воины, прежде метавшие в строй противника дротики и копья, на ходу спрыгивали наземь, в прыжке сбивали врагов; плотный строй рассыпался, закипала рукопашная. Два войска смешались.
Хоть и вдали от самой яростной схватки, пришлось и на мою долю. Несколько прорвавшихся сквозь строй колесниц боронами вспахивали людское поле. Одна неслась в мою сторону; почерневшие лезвия вращались, чудовищно калеча не успевших убраться в сторону. Возница, бросив поводья, выпрямился во весь рост и отправлял стрелы в тех, кто избежал участи быть искромсанным на части.
Кто-то из окружавших меня метнул дротик — мимо. Ещё раз — дротик ударился о борт колесницы и, отбившись, чиркнул возницу по плечу — недостаточно, чтоб остановить его. Люди брызнули врассыпную, спасаясь от смерти под копытами ошалелых от крови и криков коней, от грохочущих лезвий. Почти свыкшаяся со смертью, я осталась на пути колесницы, подняв лук с недавно надетой тетивой.
Как когда-то на охоте, я натянула лук, отправляя стрелу вслед за взглядом. Возница взмахнул руками, тщась ухватиться за стрелу, насквозь пронзившую горло, и повалился навзничь. В последний миг я успела прянуть в сторону — в двух шагах промчалась неуправляемая колесница. Кзалось, ближе и много медленней, чем в действительности, пронеслись мимо обезумевшие кони с налитыми кровью глазами, скрежещущие ножи лезвий, запрокинутое лицо мертвеца и его разбитые руки, влекущиеся по земле.
Войска смыкали разорванные натиском колесниц цепи строя. Гигантская волна плескалась, наплывая то на один берег, то на противоположный, смотря по тому, чья сила брала верх. Посреди долины гуще всего громоздились тела, людские и лошадиные, опрокинутые колесницы. В упряжи бились пробитые копьями, с переломанными ногами кони.
Я запретила себе жалость и всякие чувства. Память королевы заместила собственный мой опыт и тем пришла на помощь. Я хладнокровно высматривала цели и всаживала стрелы, не так, как прежде, не заботясь о причиняемых страданиях, думая лишь о том, что те, кого настигли мои выстрелы, более никого не смогут убить.
Слева от меня с клокочущим хрипом упала, горлом выплёвывая кровь, суровая воительница. Ладони её заскользили по древку копья, точно ветвь проросшего из груди, расцепились и опали.
Мои пальцы привычно уже потянулись к бедру за стрелой и схватили воздух. Высокий одноглазый воин выдернул оружие из плоти убитой — железо скрежетнуло о рёбра — и, раскручивая копьё, надвинулся на меня, намереваясь быстро покончить с безоружной женщиной.
Позади и справа сражались, каждый за свою жизнь. Отпрыгнув, я швырнула ставший бесполезным лук в лицо одноглазому. Тот инстинктивно отбил летящий снаряд, замешкавшись всего на миг — этого хватило. Прокатившись по скользкой траве, сдавленно охнув от боли в умирающем теле, я подхватила косо засевшее в земле копьё и обернулась уже с оружием наизготовку.
Враг щербато ухмыльнулся:
— Люблю шальных девок. Не дури, задирай подол, тогда отведаешь не того копья, которым угостил твою подружку, дохлую суку.
— Вижу, у тебя наглый взгляд и гнилой язык. Не впрок пошла наука тех, кто поубавил тебе зубов и глаз.
Королева Мейв рвалась на волю, и я позволила ей и её ярости взять верх над собой. Оружие привычно легло в руки. Умение королевы-воительницы помогло увидеть огрехи в стойке противника, наперёд угадать уязвимые стороны в его нападении и защите. Я медово улыбнулась, и самоуверенность врага сменил миг недоумения.
Заёмная память научила никогда не умевшее биться на копьях тело высокому мастерству, что за три жизни не достичь было противнику. Я крутилась палым листом, мороча обманными движениями. Копьё моё металось так быстро, точно растроившись, и враг стал ошибаться, отбивая призрак, пропуская настоящий удар. Наградив безымянную воительницу возросшим страхом в единственном глазу убийцы, я всадила наконечник в солнечное сплетение и навалилась, под хрипы насаживая глубже.
— Угощайся! — плюнула в исковерканную рожу.
Уже мёртвое тело грянулось вперёд и замерло, повиснув на копье, упершемся пятой в землю.
Оставшиеся в живых защитники, расквитавшись со своими противниками, застали меня стоящей над мертвецом.
— Справляюсь и без вас! — весело и зло поддразнила удивлённых прытью госпожи. Отвела со лба мешавшую прядь да так и замерла с поднятой ладонью.
В изменённом мире битвы не вдруг было заметить: солнце зашло!
Маг Туиред под зиму расцвела огненными цветами. Лишь свет костров, факелов и размётанных, загоревшихся кой-где искр озарял сражение. Я ясно видела одно: за предзакатные часы воинов общим числом убыло втрое, и наше войско почти уравнялось в счёте с вражеским, забирая несколько жизней взамен одной отданной. Воины Фэлтигерна стали помалу теснить захватчиков. Я различала и самого Фэлтигерна, по сиянию чудесного меча.
Когда подумала с невольной усмешкой, что справимся и без подмоги с Той Стороны, завыли трубы и в незащищённый бок начавшего наступать войска ударил свежий отряд, до сих пор не вступавший в сражение и вовсе ничем не обнаруживавший своего присутствия. Атака увязла, люди оборачивались, ряды вставали в строй спина к спине, принуждённые отбиваться с двух сторон. Нападение сменилось глухой обороной, грозя напрасными потерями.
— Не позволяйте им убить меня! — отрывисто приказала телохранителям и отстегнула цепочку с пояса.
Подошёл срок отдавать долги.
Дикая Охота
В моих руках рог налился невмочной тяжестью. Охнув от неожиданного коварства волшебной вещи, я переломилась в поясе, почти выпустив её. Дрожащие пальцы помалу разгибались, не в силах удержать всё возрастающее бремя. Рог словно налит был свинцом… словно был, как волшебный грот, внутри много больше, чем снаружи. Словно кто-то сильный вырывал его у меня, разрушая замыслы.
Я взбеленилась, крепче ухватывая проклятую вещицу и подтягивая её к груди — откуда силы взялись!
— Если это твои проделки, Самайн, знай: всё равно будет по-моему! Фэлтигерн станет хорошим королём! Я не отдам его жизнь и посмертие в залог тебе!
И рог будто бы немного полегчал, когда донесла его до губ. Серебряное устье прикоснулось зимним поцелуем. Сначала легко, почти лаская. Но, стоило глубоко вдохнуть, как холод точно инеем обметал губы, застудил пальцы, прикипевшие к серебряной насечке. В гортань текли ледяные потоки, холод проникал всё глубже, подбираясь к сердцу, а то, чувствуя подступавшее, забилось суматошно, но, не сумев упорхнуть из сомкнувшихся стальных когтей, замирало, трепеща всё тише. Ладони взорвались болью ожогов, и руки занемели, враз, до самых плеч.
"Ну нет же!" Слёзы застывали льдинками на щеках, окаймляли изморозью ресницы, не успевая пролиться. Цепляясь за обрывки сознания, поддерживаемая одними лишь душевными силами, когда телесных не осталось вовсе, я подула в проклятый рог, так, что вместе с дыханием точно саму душу выдохнула. И, зашатавшись, упала на колени, выпустив рог, лёгкий и отогретый моим теплом, когда звук, чистый, вольный, птицей рванулся ввысь, расправляя крылья, пронёсся над землёй, неудержимой стаей умчавшись во все стороны.
