бы и проверили, кто из них умнее, сильнее и в целом достойнее.
Руки свербят от желания почесать кулаки о наглую вампирскую рожу. Вот только раз няньки-старейшины не нашли любимое дитятко, то Мареку, как это ни печально, не светит вовсе. Недовольно покачав головой, он берётся за свёрток.
И задыхается от многообразия запахов, атаковавших, стоило взяться за упаковку.
Приходится секунду просто постоять привыкая. Вот только с привыканием сложности, потому что внутри её кровь. Олина. Но не только.
Взяв в руки ткань, Марек признаёт в ней собственную кофту. Одну из тех, что должны лежать в ящике комода, но эта здесь, в комнате раздражающего вампира. И пахнет Мареком, Олей… Эриком? И ещё чем-то. Едва уловимым, но хорошо знакомым.
Раскрытая записка раздражает, и он выходит из спальни, гостиной и в целом из комнат высокородных вампиров.
Не доходит до второго этажа, останавливаясь прямо на лестнице. Подносит ткань к лицу, вдыхает.
Звереет от запаха Олиной крови, остающейся солёной горечью на языке. Снова смотрит на кофту, и перила не крошатся только потому, что они каменные.
Вся ткань в крови, что поначалу Марек не заметил. Буро-коричневый цвет кофты хорошо маскировал подтёки, но они были. На вороте, на капюшоне, на манжетах и даже резинке снизу. Словно Олю резали везде и сразу.
И в общем крови не так много, как показалось вначале. То есть размазали её хорошо, но объём смешной даже для человека, не говоря о вампире, которым Оля всё-таки являлась. А, значит, резали специально и в расчёте… на что?
Ещё один глубокий вдох.
Несмотря на всю жесть с Бенешем и меткой, Оля отвлекала. Её кровь отвлекала, мешая понять, что ещё сохранила в себе несчастная ткань.
«Просто поверь ей»
Поверить Оле?
Алая пелена ярости вдруг застилает глаза. Марек вдыхает — последний раз, только чтобы убедиться. И срывается в забег.
Рывок. Прыжок, чтобы не попасться Бенешу. Дверь.
Запертая на замок дверь!
До боли закусив губу, я дёргаю раз, другой, но она не поддаётся. Пытаюсь выбить плечом, но до силы Мара мне далеко. Срываюсь в панику, чувствуя привкус собственной крови.
И останавливаю дыхание, понимая, что истерикой сама себя добью.
Выбора нет, придётся сражаться с Чехом на равных. Хотя даже его изуродованная рожа нас не сравняет.
Прижавшись спиной к двери, позволяю себе долю мгновения, чтобы прикрыть глаза и успокоиться. А после ухожу вправо, уклоняясь от обломков фонаря. Брошенных с такой силой, что они до середины входят в железо двери.
По телу проходит судорога ужаса.
Страха не смерти, нет. Понимания, что сделает со мной психованный оборотень, чтобы отомстить за поруганную внешность.
Несчастные несколько квадратов непонятной кладовки наполнены нашим дыханием. Моим срывающимся и его — тяжёлым и злобным.
Я чувствую это ярость. Ощущаю её всей кожей. Вздыбившимися волосками на руках и шее. Смотрю Чеху в лицо и не хочу бояться. Зато порадоваться очень хочу.
— Красиво, — ухмыляюсь, стараясь не выпускать его из вида.
Что тяжело в условиях почти полной темноты.
Но сейчас замечается то, что не получилось раньше — из-под двери пробивается слабый, но всё же свет. И его хватает, чтобы оценить масштабы устроенной гадости.
Чех… больше не красавец. Откровенно говоря, я не западала на него и раньше, но сейчас он, действительно, урод. Во всех возможных смыслах.
Нос разбит, и по неестественному положению подозреваю, что сломан. Кровь, которая всё ещё хлещет из ран, я чувствую лучше всего другого. И вижу, как левая сторона лица словно потекла. Как будто восковую фигурку забыли у огня, и она медленно теряет свой первичный презентабельный вид.
В щеке у него дыра. Натуральная, с мой палец. Это в него так фонарь вошёл. А потом вышел, когда Чех избавлялся от украшения? И из этой раны тоже хлещет.
Может, гадский оборотень порадует меня и сдохнет сам от потери крови?
Судя по взгляду, эту участь он приготовил для меня. А, значит, стоит разозлить его до такой степени, чтобы урод взбесился и забылся, убив меня одним ударом. В идеале одним.
Жаль, конечно, что после этого наш с Маром отпуск не состоится.
А так хотелось бы… солнце, белый песок, шезлонг и никого вокруг. Никого, кроме нас.
Замечтавшись, я едва не пропускаю удар. Хотя почему едва — пропускаю. Стон вырывается помимо воли, а левая рука повисает плетью.
Сломал, сволочь.
— А как же поговорить? — смеюсь хрипло, кружа по маленькому помещению.
По шее стекает пот, от боли звёздочки в глазах, но я ещё на ногах.
— Куда делось всё твоё остроумие? Или в вашей паре принцесска умная, а ты красивый? — мой смех сливается с его рёвом.
Удачная шутка попадает в цель, и я зачем-то уворачиваюсь. Хотя такого удара, от которого во все стороны сыпется каменная крошка, мне хватило бы за глаза. Но Чех не успокаивается.
Удар, удар, ещё один.
Мне тяжело, больно и смешно одновременно.
И мои смешки доводят, и так неадекватного оборотня до состояния берсерка.
Следующим броском он всем весом впечатывает меня в стену. И уставшее, заторможенное уже тело не в силах увернутся.
И пронзившая всё тело боль — последнее, что я чувствую перед тем, как отключиться.
— Плохой выбор, Олёна.
Бабушка сидит в своём кресле, но на меня не смотрит. Подозреваю, что из принципа.
— Спорный вопрос, — фыркаю я, с большим удовольствием не чувствуя никакой боли.
— Вампир бы до этого не довёл, — недовольно качает она головой.
— Да, он лучше отравил бы меня, чтобы затащить в постель. — Я устраиваюсь во втором кресле. — Я здесь уже насовсем или как?
Бабушка не отвечает, рассматривая узоры на своей чашке.
— Ба, — когда пауза затягивается, — прекращай дуться. Я люблю Мара, так при чём здесь какой-то вампир, будь он трижды князем.
— А он тебя любит? — поднимает она мрачный взгляд.
— Я не интересовалась, — насмешливо хмыкаю. — Как-то, знаешь, не до того было. То убийства, то драки вот…
— От любви до ненависти один шаг, моя самоуверенная Олёна, — вздыхает княгиня, отставляя чашку. — Думаешь, этот несдержанный мальчишка-оборотень его ещё не сделал? Узнав о вашей ночной встрече с вампиром.
Хороший вопрос. Только ответ знать не хочется. Не сейчас. Вот разберусь с Чехом, с принцесской и тогда, если выживу, буду разбираться со всеми претензиями Мара.
В самом деле, не мог же он поверить, что мы с князем…
— Иди. — Бабушка прислушивается к чему-то, всматриваясь в потолок. — И постарайся больше сюда не попадать.
— Постараюсь, — смиренно киваю я.
Но обещать не
