цыпочках пробралась в прихожую. Оделась и взяла рюкзак. Крыса меня провожать не вышла. Зато вышла тетя Наташа.
— Сонечка, деточка, доброе утро!
От нее исходил гадкий, мерзкий запах перегара. Разговаривать с ней противно, но я вежливо выдавила:
— Доброе утро. Как Кира?
— Сонечка, я так за вас рада! Ты хорошая девочка, ты присмотришь за моим оболтусом, — начала она, но я, сославшись на то, что опаздываю на уроки, не стала дослушивать ее бредни и захлопнула за собой дверь.
В школе царила предпраздничная суета: стены украшали серебристые снежинки, развевался, взвихренный беготней младшеклассников, разноцветный серпантин. Даже у охранника на входе лицо приняло чуть менее каменное выражение, а из нагрудного кармана форменной куртки выглядывал обрывок елочного дождика. Но мне было совсем не весело. Перехватив под мышкой сверток, над которым корпела всю ночь, я отправилась к Танкеру. И застала там Кантарию.
На столе, вместо огромного аквариума, стояла маленькая круглая ваза. В ней плавал спасенный мною огненный меченосец.
— Александра Яковлевна, вот, — я протянула туго скрученный плакат, — я нарисовала.
— Новогодняя стенгазета?
— Нет… это… крыса… — растерянно произнесла я и перевела взгляд на Машу.
— Я же вам говорила, — грустно вздохнула Кантария.
— Какая крыса? — завуч посмотрела на меня из-под очков.
Выражение жалости в ее глазах было настолько непривычным, что я похолодела. Что наплела про меня Кантария? Что я слабоумная? Потерянная для общества сумасшедшая?
Они переглянулись, и завуч кивнула мне:
— Иди, Иванова. После поговорим.
— Но Кантария велела нарисовать крысу! — Я не собиралась так легко сдаваться. — Даже в рюкзак мне ее подсунула!
Машка округлила глаза, Танкер раздраженно бросила ручку на стол.
— Иванова, завтра новогодний концерт! Ты суешь мне рисунок крысы! О каких животных идет речь?
— Символ нового года, — пролепетала я.
Голос Александры Яковлевны заледенел:
— Мы не в прошлом веке, чтобы присваивать годам символы! Иди на урок!
Я попятилась, а Кантария проводила меня милой улыбкой и насмешливым взглядом.
Разозлившись, я выбросила проклятый рисунок в ближайшем туалете и побрела в класс. У всех праздник, а у меня на душе кошки скребли. И тут среди этого мрака меня словно солнечными лучами согрело — навстречу шел Савельев! Я вскинулась и рванула к нему, но тут меня ухватила за рукав Елена Сергеевна — социальный педагог. Как же не вовремя попалась я ей на глаза! Миша прошел мимо, словно не заметив меня, и я, все еще удерживаемая Еленой Сергеевной, проводила его горестным взглядом. Мне так его не хватало! Хоть бы словом перемолвиться! Так нет же — придется выслушивать очередные нравоучения!
— Иванова! — Елена Сергеевна вцепилась в мой рукав, словно думала, что я убегу. — Пойдем-ка ко мне на беседу!
— У меня урок, я не могу. Математика.
— Ничего, я предупрежу учителя. А ты лишнюю двойку не схватишь! Идем-идем!
Я покорно поплелась за ней.
В кабинете у социального педагога было неуютно, как в камере предварительного заключения. Стол, два стула и пронзительный взгляд из-под очков.
— Соня, что происходит? — спросила она, усаживаясь за стол.
— У меня — ничего.
— Ты пропускаешь занятия, и, как результат, резко упала успеваемость. Давай посмотрим твое личное дело.
Она вытащила из ящика серую папку, на которой значилось мое имя, и начала листать. Потом сняла очки и осторожно положила их на раскрытые страницы.
— Ну вот, тебе предлагали после девятого класса пойти в художественное училище, но твоя мама настояла на дальнейшем обучении в школе. Скажи, Соня, а сама ты чего хочешь?
Я хотела только одного: видеть Мишу, говорить с ним, быть с ним, слушать его, жить с ним! Я никогда раньше и не думала, что один человек может заменить весь мир! Когда он уходил от меня поздно вечером, я закутывалась в одеяло, зажмуривалась, чтоб не видеть пугающей меня железной печи, и представляла конец света. Гибель и хаос: рушились здания, затапливало города, на месте гор зияли километровые провалы, а там, где до недавнего времени расстилалась равнина, возникали горные кряжи. И среди этого безумия стихий и смерти оставались в живых только он и я.
Больше мне не хотелось ничего. Но я вздохнула, сделала кукольные глаза и пролепетала давно заученную фразу:
— Я хочу закончить среднюю школу и поступить в художественный вуз.
— Тогда, быть может, тебе стоит выбрать другую школу? В которой требования к учащимся не столь высоки и ты сможешь окончить одиннадцать классов?
Я захлопала ресницами. А через несколько мгновений, когда смысл ее слов дошел до меня, на ресницы выкатилась слеза. И она-то оказалась не поддельная, а самая настоящая! Уйти из школы значит не видеться с Мишей! Не встречать его ежедневно, не разговаривать с ним! Потерять его! Отдать в лапы Кантарии!
— Нет! Пожалуйста, нет!
Я разревелась. Елена Сергеевна всполошилась и, испугавшись истерики, готова была пообещать что угодно, лишь бы я успокоилась. Она уверила меня, что если я подтяну все свои хвосты и перестану прогуливать уроки, то смогу остаться в гимназии.
Я побежала по этажам. Ловила учителей и вымаливала шанс исправить оценки. Кучу двоек по математике. И русскому. По биологии, химии и даже по дурацкому ОБЖ!
А на большой перемене я снова увидела его. Миша хотел пройти мимо, но я быстрее молнии метнулась наперерез.
— Привет! — Я жадно ловила его взгляд. — Я соскучилась! Увидимся сегодня?
— Сегодня не могу. У меня репетитор.
Мы помолчали. Чувствуя приближение катастрофы, которая разорвет мою жизнь в клочья, я уставилась на лацкан его пиджака. Отстрочка такая ровная, как рельсы, по которым неотвратимо несется поезд, который убьет меня. Как там у «Ю-Питера»: «…тебя тоже намотает на колеса любви…»?
— Ты мне вчера не прислал ни одного смайлика…
— Не начинай, Соник! Ты ведь не такая!
— Ты не хочешь со мной видеться?
— Ну вот, — засмеялся он. Но как-то вынужденно, фальшиво, — мы с тобой сейчас увиделись.
— Это совсем не то!
Шла большая перемена, и по коридорам бродили толпы учеников, но для меня существовал только он. В отчаянии я положила ладони ему на плечи и заглянула в антрацитово-ледяные глаза. И наплевать, смотрит ли на нас кто-нибудь! Пусть видят, пусть осуждают, пускай даже смеются! Я все перенесу, лишь бы быть рядом с ним!
И нас увидели.
— Савельев, опасно для жизни! Отойди!
Кантария бросила слова мимоходом, но Миша дернулся, будто она его ударила. И смахнул мои ладони с плеч.
— Соник, мне надо бежать.
— Теперь убегаешь ты, а не я? Да, Миша?
Я улыбалась, сглатывая комок. Савельев не ответил, обошел меня и затерялся в толпе. А я осталась посреди школьного коридора, давясь слезами. Голос Кантарии заставил меня
