заметался, ища лошадь.
Она продолжала бежать.
Без меня.
Я хватала пересохшим ртом воздух, втягивая осеннюю прохладу в раздираемую ужасом грудь. Что же мне теперь делать? Лошадь ускакала. Осталась лишь дюжина трупов, тупо пялящихся на меня.
Однако, раз они стоят, значит, Енош еще держится. Но не могу же я сидеть здесь и ждать его. Солдаты могут прийти и за моей головой. Проклятье, где я вообще?
Ответил мне громкий рокот – а еще соленый морской воздух, щиплющий мне язык каждый раз, когда я стонала от боли. Кряхтя, я поднялась на трясущиеся ноги, пытаясь оценить свое состояние. Щека дико горела. Одна рука была вся в порезах и покраснела от крови, другая вяло висела, похоже, я вывихнула плечо.
Я пошла навстречу оглушительному грохоту и оказалась на краю утеса. Внизу яростные волны бились о неколебимую скалу. Чайки кружили над водой, на поверхности которой что-то покачивалось…
Человек.
Труп, если точнее. Все знали, что прошлой зимой, в шторм, торговое судно разбилось о скалы, и волны разорвали моряков в клочья. Так они и остались там, в ловушке моря, ворочаясь каждое полнолуние.
Теперь Енош, должно быть, призвал их на помощь.
Сердце мое сжалось, ноги подкашивались. Спокойствие. Я должна сохранять спокойствие и подумать. Паника не приведет никуда, кроме как на костер, а Енош не может умереть.
Зато он способен страдать.
Нет, не могу я думать об этом сейчас.
Дыши. Дыши!
Я знала, где я.
Мы называли это место бухтой Нищего, и воспоминание резануло меня болью. Хемдэйл совсем недалеко отсюда, его легко найти, если идти вдоль скал, а потом повернуть на восток. Ох. Боль вгрызалась в тело с удвоенной силой. Хемдэйл ничуть не безопаснее любого другого места, возможно, там даже опаснее. Разве я не должна вернуться на Бледный двор? Но как?
До Отравленных полей… сколько? Полдня верхом? Пешком это займет дня три. Я приподняла тяжелый костяной подол своего платья и поморщилась при виде расплывшихся на теле синяков.
Значит, все четыре.
Я окинула взглядом неподвижные поля, с которых сбежала, и не увидела ни солдат, ни своего мужа. Однако кто скажет, с чем я столкнусь, если вернусь туда? Енош отослал меня не просто так.
К горлу подкатила тошнота.
За мной ведь тоже охотились.
Выбирая между угрозой нарваться на солдат – или на бродяг, которые перережут мне горло еще до того, как я хотя бы увижу Бледный двор, – и несколькими часами пути до папы и потенциальной безопасности, я долго не колебалась.
Бросив быстрый взгляд на показавшееся из-за хмурых облаков солнце, чтобы убедиться, что я пойду в нужную сторону, я осмотрела свое платье. Помимо того, что костяная кольчуга обязательно навлечет на меня подозрения, она еще была чертовски тяжелой. Но кожаное платье под «доспехами», к счастью, сохранилось.
Я оторвала от рукава одну из расколовшихся костяных чешуек и разрезала кожаные нити, удерживающие ряды пластин, чтобы можно было выскользнуть из громоздкого одеяния.
Потом я повернулась к трупам и замахала на них руками:
– Уходите. Или… не знаю. Если пойдете за мной, держитесь как-нибудь… поодаль, не на виду.
Они пошли за мной.
Не переставая стонать…
Проклятье, они тащились следом, едва не наступая мне на пятки, пока я шла на север, слегка прихрамывая при каждом шаге. Я шла к дому… или удалялась от него?
Горло мое сжалось.
Это неважно.
Что толку держать обещание, если умрешь, пытаясь его исполнить? Мул и провизия. Непромокаемый плащ с капюшоном. Еще шарф, чтобы скрыть лицо. Вот и все, что мне нужно, чтобы подготовиться к путешествию к Бледному двору. Может, три дня отдыха, пока плечо…
Бух. Бух.
Бух, бух, бух.
Я обернулась.
И нахлынувшая паника сковала мне ноги холодом – землю устилали неподвижные ряды трупов.
Еноша взяли в плен.
* * *
Скорчившись за бочками, в кромешной тьме, я ждала, слушая знакомые крики ночного сторожа Хемдэйла – он сообщал час и зажигал немногочисленные масляные фонари. Вскоре голос его растворился в густом тумане, стелющемся между зданиями, и теперь в ушах у меня гулко стучало лишь собственное сердце.
Три.
Два.
Пора!
Я выскользнула из-за бочки и торопливо зашагала по мостовой. Вскоре брусчатка под ногами сменилась ракушками, похрустывающими под моими истершимися подошвами, когда я украдкой обогнула собственный дом и юркнула в кусты под окном.
Из-за ставень доносился храп. Я просунула в щель веточку и отодвинула щеколду. Открыла ставни (петли пронзительно заскрипели) и ощупала раму в поисках опоры. Поскольку одна моя рука по-прежнему висела, вялая и онемевшая, потребовалось несколько попыток, чтобы дотянуться до подоконника. Но я все-таки дотянулась и, извиваясь всем телом, залезла в дом, ободрав ребра и стукнувшись бедром о твердый подоконник. А потом упала на пол. Острая боль вновь скрутила все тело, заставив забыть о ноющих натертых ногах.
Но храп продолжался как ни в чем не бывало, и я пошарила по столу в поисках свечи. Красные угольки привели меня к очагу, и я запалила фитилек. Помещение озарили слабые отблески пламени. Большую часть комнаты занимал мой ручной ткацкий станок, и я осторожно обошла его, направляясь к папиной кровати.
Нос щекотала вонь прелой соломы, такая чужеродная после того, как меня два месяца кряду согревали самые мягкие шкуры, и что-то внутри меня взбунтовалось. Все пахло не так, неправильно; в воздухе, который я вдыхала, совсем не было привычного запаха присыпанного пеплом снега, и от этого сердце мое упало. Неужели Еноша сожгут на костре?
Я невольно замотала головой.
Нет никакого смысла размышлять об этом.
В итоге Енош все равно останется жив.
Хотя мне может повезти меньше.
Я опустилась на колени у папиной кровати и занесла руку над его ртом, на тот случай, если ему вздумается закричать:
– Па. – Он причмокнул морщинистыми губами, но глаз не открыл, и я попыталась снова: – Папа. Проснись. Это я… Ада.
Он сел резко, со стоном, скомкав залатанное одеяло. О том, что он закричит, мне беспокоиться не стоило – он сразу прижал одеяло ко рту, и шерсть заглушила яростный кашель, от которого взъерошенная седина на его макушке затряслась. Приступ сопровождался запахом крови: так пахнет согретый в кулаке ржавый гвоздь.
Я поднесла свечу ближе, и в тусклом свете разглядела множество бурых пятен на прикрывающей солому простыне. Желудок скрутило узлом.
Отцу стало хуже.
Много хуже.
– Ада…
В горле папы заклокотала кровавая слизь, и я вскинула на
