прояснилось и смягчилось.
– Да, – ответил он.
– Хочешь, устроим небольшую авантюру? – У меня забилось сердце. Было бы великолепно, если… – Хочешь нарушить новые правила?
– Господи, о чем ты? – прошептал он.
Я засмеялся, тихо, лихорадочно, мне было так хорошо. Смеяться и следить за неуловимыми изменениями его лица. Вот теперь он действительно заволновался. И, по правде говоря, я не знал, что у меня получится. Без нее. Что, если я рухну вниз, как Икар…
– Да ладно тебе, Луи, – сказал я. – Совсем маленькая авантюрка. Обещаю на сей раз не строить заговоров против западной цивилизации и даже не завоевывать внимание двух миллионов фанатов рок-музыки. Я думал об одной мелочи, честно. Скажем, о небольшом озорстве. Довольно элегантном. Послушай, последние два месяца я вел себя безупречно – разве не так?
– Господи, о чем ты говоришь?
– Так ты со мной или нет?
Он еще раз покачал головой. Но не в знак протеста. Он размышлял. Он провел пальцами по волосам. Тонкие черные волосы. Первое, что я в нем отметил – ну, то есть после зеленых глаз, – это черные волосы. Нет, это все неправда. Дело было в выражении лица: страсть, невинность и чувствительная совесть. Как же мне это понравилось!
– И когда начнется небольшая авантюра?
– Сейчас, – ответил я. – У тебя четыре секунды, чтобы принять решение.
– Лестат, уже почти светает.
– Почти светает здесь, – ответил я.
– О чем ты?
– Луи, доверься мне. Слушай, если у меня не выйдет, то с тобой ничего не случится – то есть ничего особенного. Сыграем? Я ухожу.
Он не отвечал. Он смотрел на меня, причем с такой преданностью, что я не мог это выносить.
– Да или нет?
– Возможно, я пожалею об этом, но…
– Договорились. – Я протянул руки, плотно обхватил его за локти и оторвал высоко от земли. Он в изумлении уставился на меня сверху вниз. Он словно ничего не весил. Я поставил его на ноги.
– Mon Dieu, – прошептал он.
Ну, чего же я жду? Если не попробовать, то я никогда и не выясню. Темнота, тупая боль, воспоминания о ней, о том, как мы вместе возносились в воздух. Я дал ему постепенно ускользнуть.
Я обнял его за пояс. Наверх! Я поднял правую руку, но в этом не было необходимости. Мы и так взлетали по ветру.
Внизу кружилось кладбище, крошечная игрушечная модель с белыми фрагментами, рассеявшимися под темными деревьями.
Я услышал, как он потрясенно шепнул мне на ухо:
– Лестат!
– Обними меня за шею, – сказал я. – Держись крепче. Мы, конечно же, направимся на запад, а потом – на север, мы пролетим очень большое расстояние и, может быть, немного подрейфуем. Там, куда мы направляемся, пока что не садится солнце.
Ледяной ветер. Нужно было подумать об этом, ведь он будет страдать от холода, но он не подал и виду, когда мы пронзили снежный туман облаков, – он просто поднял глаза к небу.
Увидев звезды, он напрягся всем телом, его лицо разгладилось, на нем появилось выражение спокойствия, если он и плакал, то его слезы уносил ветер. Какой бы он ни испытывал страх, теперь он полностью исчез; глядя вверх, он словно растворился, на нас опускался купол небес, над сгущающейся внизу бесконечной белой равниной светила полная луна.
Не было необходимости указывать ему, за чем наблюдать и что запомнить. Он всегда в этом разбирался. Много лет назад, когда я совершил над ним Обряд Тьмы, мне не пришлось ничего ему объяснять – он сам дошел до каждой мелочи. А позже он сказал, что я не сумел стать ему наставником. Разве он не понимал, насколько это было излишне?
Но теперь я отдался на волю ветра, мысленно и физически, он прижимался ко мне, уютный и невесомый, – просто присутствие Луи – Луи, принадлежащего мне, рядом со мной. И никакого бремени.
Крошечной частицей мозга я продумывал маршрут, как она меня научила, мне вспоминались самые разные вещи, – например, как я впервые увидел его в таверне Нового Орлеана. Он был пьян, затеял ссору, и я последовал за ним в ночь. И в самый последний момент, выскальзывая из моих рук, закрывая глаза, он проговорил:
«Но кто ты такой?»
Я знал, что вернусь за ним на закате, что найду его, даже если придется обыскать весь город, пусть я и оставил его на булыжной мостовой, полумертвого. Я должен был получить его, должен. Как всегда должен был получить все, что хотел, или должен был заниматься именно тем, чем хотел.
Вот в чем была проблема, и все, что дала мне Акаша – страдания, силу или, в конце концов, ужас, – не изменили ее ни на йоту.
До Лондона – четыре мили.
Час после наступления темноты. Мы вдвоем лежали в траве под дубом, в прохладном мраке. В огромном старинном доме в середине парка горел свет, но не во всех окнах. Маленькие глубокие окна, казалось, были созданы для того, чтобы наружу не вышло ничего лишнего. Уютная, манящая атмосфера, стены, заставленные книгами, пламя в каждом камине, и дым, извергающийся из труб в туманную тьму.
Изредка по извилистой дороге за парадными воротами проезжала машина, фары выхватывали из темноты царственный фасад старинного здания – горгульи, тяжелые арки над окнами, блестящие дверные молотки у массивных парадных дверей.
Мне всегда нравились старинные просторные европейские дома, неудивительно, что они приманивают призраки мертвых.
Луи внезапно сел, огляделся и поспешно стряхнул траву с пиджака. Он, естественно, проспал несколько часов на груди ветров, если можно так выразиться, и в тех местах, где я устраивал короткую передышку в ожидании, пока повернется Земля.
– Где мы? – прошептал он со смутным налетом тревоги.
– Обитель Таламаски под Лондоном, – ответил я. Я лежал в траве, обхватив голову руками. Свет в мансарде. Свет в помещениях второго этажа. Я думал – как будет веселее?
– Что мы здесь делаем?
– Авантюра, я же объяснил.
– Подожди минуту. Ты же не собираешься туда входить.
– Почему? У них в подвале дневник Клодии и картина Мариуса в придачу. Ты и сам это знаешь. Джесс же тебе рассказывала.
– Ну и что ты намерен сделать? Ворваться внутрь и рыться в подвале, пока не найдешь то, что тебе нужно?
Я засмеялся:
– Нет, это будет не слишком-то весело, правда? Это отчаянно тоскливое занятие. К тому же дневник мне не особенно нужен. Дневник они могут оставить себе. Он принадлежал Клодии. Я хочу поговорить с одним из них, с Дэвидом Тальботом, он их начальник. Понимаешь, это единственные смертные в мире, которые в нас верят.
Почувствовав укол внутренней боли, я приказал себе
