Впрочем, охота редко приносит ему добычу — всего несколько раз ему посчастливилось поймать изможденных зверьков, лишь по случайности затерявшихся в пустыне и исхудавших тут до состояния скелета, обтянутого буроватой шерстью.
Одного из коней они тоже съели — кормить его было нечем. Второму повезло. Во время охоты Иржи нашел пересохший оазис, где в глинистом пруду сохранились заросли вялой травы.
И колодец он тоже нашел через неделю. Очень удачно — собиравшейся на стенах подвала влаги, спасавшей жизнь отшельнику, на четверых, включая коня, уже не хватало.
— Завтра еду в деревню, — говорит Петра, поедая похлебку с аппетитом, который вызывает у Иржи отвращение.
Все чаще ему кажется, что участь иссохшего существа, что так и живет в подземелье башни, хотя они предлагали ему и еду, и защиту и даже возможность отправиться к людям — лучшая из возможных.
Грибы, мутная вода, взгляд внутрь себя.
И отсутствие в этом мире.
— Зачем? — спрашивает Иржи, не поднимая глаз от растерзанной в клочья тушки полоза на своей тарелке. В детстве он делал так со всей едой, которую больше не хотел. Когда котлета не целая, можно притвориться, что половину ты уже съел.
— Куплю хлеба и сыра, мне тоже осточертело это мясо с привкусом серы.
Иржи равнодушно пожимает плечами, доскребая ложкой дно миски с похлебкой. На останки полоза он старается не смотреть. Отшельник знает толк в еде — не зря он питался этими грибами много лет.
— И узнаю новости.
А вот это его интересует гораздо больше.
Он вскидывает на Петру цепкий темный взгляд:
— Ты говорила, что это опасно. Хотя я настаивал, что надо узнать, что происходит в столице.
Еще как настаивал.
Он орал на нее так, что даже пустынная жизнь вокруг примолкла — перестали копошиться ящерицы в трещинах стен и замерли вечно текущие пески.
Все, что Иржи было нужно — знать, что решил Тойво. Что решил император. Что случилось с Тимирой!
Эта информация могла появиться где угодно — в официальных новостях, тайных сплетнях, секретных донесениях шпионов южной страны.
Он отдал Петре все амулеты, которые можно было продать на рынке и купить информацию у нужных людей.
Но она наотрез отказывалась задавать подобные вопросы незнакомым людям.
О том, чтобы самому Иржи появиться в деревне и найти надежных информаторов, не было и речи. Разумеется, в приграничном поселении командующего Черной крепости знали если не в лицо, то по описаниям.
— Тебя разыскивают, — тревожно сказала Петра, вернувшись из деревни в первый раз.
Она добралась туда, проскакав всю ночь на коне, которого после спрятала в одной из многочисленных выработок старого карьера рядом. И обратно — тоже ночью, потому что днем солнце убило бы ее быстрее, чем она добралась до сторожевой башни. Оазисов на пути больше не существовало, бывшие жители южной страны, ныне — граждане империи не хотели поддерживать в них жизнь, чтобы захватчикам было удобнее.
Вернулась она с хлебом, вином и мятым листком, на котором было весьма умело изображено лицо Иржи. Темные кудри, серьга в ухе, даже ворох амулетов. Даже если бы он побрился налысо и переоделся в простую одежду, его бы узнали по точно пойманному художником взгляду.
Узнаваемому настолько, что даже сам Иржи не мог отрицать, что попался бы сразу на входе в деревню. На ту сумму, что сулили за его поимку, та деревня могла бы жить пару лет.
В объявлении не уточнялось, преступник он или жертва, ищут его, чтобы казнить или потому, что беспокоятся за его жизнь и здоровье.
И это было гораздо более подозрительно, чем если бы везде трубили об убийце и предателе, которым оказался один из лучших защитников империи.
Петра съездила в деревню еще только один раз, но дальше отказалась наотрез.
И вот теперь…
— Больше месяца прошло, — замечает Петра. — Как мы тут. Если тебя искали, уже перестали.
Иржи медленно кивает.
Больше месяца.
Даже полтора — луна уже пошла на второй заход, заново демонстрируя все свои лики по очереди.
Но все еще жжет в груди неугасимый огонь.
Вина за смерть верного друга.
Грег совершил непоправимое, но он был боевым товарищем.
Стыд за ранение наставника. Он не уверен, что генерал Тотх погиб, но старость не щадит даже лучших и выжить после магического сражения ему сложно.
Боль за удар в Тойво.
В брата, которого он предал по-настоящему.
Удар не только огненный, удар — в самое сердце из самого сердца.
Когда Иржи выпрыгнул в окно и выбрался за пределы крепости, там ждала Петра с парой лучших коней из конюшни. Он не стал спрашивать, откуда она знала, что он будет бежать в пустыню. Он привык выживать, и инстинкты гнали его прочь, прочь, прочь!
Но кровь, оставшаяся на руках, засыхала, пачкая поводья. Ее запах преследовал его весь остаток ночи, пока они мчались как можно дальше от крепости.
В пустыню.
Туда, куда обычно уходили предатели, беглецы и дезертиры.
Точно так же с чужой кровью на руках.
Пусть Иржи не хотел этой крови, но оправданий себе он не видел.
И не видит до сих пор.
Склизкое мясо полоза, которое он снова пробует съесть, когда кончается похлебка, чуть не заставляет его вывернуться наизнанку.
Иржи отбрасывает тарелку в сторону и уходит с крыши башни, где они каждый вечер готовят и едят ужин.
Вниз. Вниз. Вниз.
По темным ступеням, под землю.
Чтобы не слышать воя ветра и шороха песка и не видеть звезд, которые были свидетельницами их поцелуев с Тимирой.
Он отдал бы все за то, чтобы быть с ней.
Сегодня и всегда.
Он и отдал все.
Но этого оказалось недостаточно.
Свою крепость, свою силу, своего друга, своего учителя и даже брата.
Все.
Мало.
Иржи ложится на широкую каменную скамью на первом подземном уровне башни, где они устроили спальню, и практически ненавидит себя за то, как выемка в этом камне обнимает его тело. Снизу, из подвалов, тянет влагой, сверху, из пустыни, сухой ветер несет мелкую пыль.
Он смотрит в полной темноте в стену, видя только огненные круги перед глазами.
Сзади к его спине прижимается горячее женское тело, мгновенно окутывая мягкостью и ароматом горьких трав.
Она сделала так и в ту первую ночь, когда он соскребал и соскребал кровь со своих рук, пока не соскреб почти всю кожу. Он не чувствовал боли в саднящих руках, его просто трясло, как в лихорадке, и даже теплые камни, пропитавшиеся солнцем навсегда — не согревали.
Как и тогда, он лежит лицом к стене много часов подряд, не видя ее шершавой поверхности.
Перед его внутренним взором — валящееся на пол спальни безжизненное тело Грега, темная кровь, расплывающаяся по ткани кителя генерала Тотха, запачканные алым пальцы брата.
И глаза Тимиры.
Которые он не увидит больше никогда.
Петра впервые пришла к нему тогда, так откровенно предлагая себя, как никогда до тех пор не решалась.
— Это лекарство, — сказала она. — От лекарства не отказываются.
Петра пришла к нему и сейчас. Как приходила с тех пор каждую ночь.
Пришла и легла рядом, прижавшись обнаженным телом — предлагая утешение и исцеление, которые ему больше негде взять.
Глава 42
— Я не узнаю тебя, — говорит Тимира.
Она сидит, выпрямив спину, на очень жестком кресле с высокой спинкой и безмерно благодарна этой спинке за то, что может держаться так прямо. И жестким подлокотникам тоже. В них можно вцепиться пальцами.
Чтобы не вцепиться в лицо дорогого мужа.
Тойво стоит в дверях маленькой комнаты в дальнем крыле дворца, куда даже слуги доходят не каждый день — лишь стереть пыль со старинных мозаик и убрать задушенных мышей, которых сытые дворцовые коты бросают прямо там, где поймали.
Он не говорит Тимире, что тоже переехал в это крыло, чтобы быть недалеко от нее.
