которой нахожусь. Зато спящего в кресле оборотня узнала бы даже с закрытыми глазами.
— Что ты с ним сделал? — беспокойно киваю на Мара.
— Да брось, он просто спит. Должен же я был как-то тебя оживить без свидетелей. — Князь показательно поправляет моё одеяло. — А твой Дворжак не выходит отсюда последние сутки.
— Сутки?
— Ещё немного, и вытащить тебя не удалось бы даже мне, — качает головой князь. — Так что будь добра, не умирай больше.
И, поднявшись, он прямым ходом идёт к открытому окну.
— Подожди… стой! — Подняться нереально — тело не слушается, руки-ноги словно не мои, но я всё равно пытаюсь. К счастью, Бенеш останавливается и без геройств с моей стороны. — Объясни, что это, вообще, было?
Выразить, что конкретно меня интересует, не получается.
— А с этим, моя неслучившаяся княгиня, — он весело улыбается, — вы разберётесь и без меня.
Одно мгновение отделяет князя от побега, а Марека от бодрствования.
Последний, встретившись со мной взглядом, кажется, даже дышать перестаёт.
— Оля? — хриплым то ли ото сна, то ли от волнения голосом.
Метка то ли вконец оборвалась, то ли временно в отключке, поэтому, что именно чувствует Мар, я не знаю. И впервые об этом жалею.
Потерев глаза, он встаёт, чтобы занять место, где ещё недавно сидел князь. Принюхивается.
И я не выдерживаю.
— У меня ничего с ним не было. С Бенешем. Он не…
Заговариваюсь по такому поводу я, кажется, впервые.
Марек же с улыбкой придвигается ближе. Его ладонь аккуратно придерживает мой затылок, а губы касаются губ. Легко, практически незаметно, но мы оба вздрагиваем, как от удара током.
— Ты тоже почувствовал? — выдыхаю поражённо.
И осознаю себя, обнимающей его за шею. Силы вдруг вернулись из ниоткуда. Или не из ниоткуда?
Отрастив коготь, я прочерчиваю рану на собственном запястье и даже не удивляюсь, когда она появляется и у Марека. На том же запястье.
— Кажется, я и правда твоя слабость, — фыркаю, утыкаясь лбом ему в плечо.
— С этим я как-нибудь справлюсь, — тихо отзывается он, уверенными движениями поглаживая меня по спине. — А с твоей очередной смертью точно нет.
— Мар, — вдруг вспомнив, вскидываюсь я. Заглядываю ему в глаза и очень не хочу говорить, но… — Виктор Чех, его надо поймать. Это он хотел уничтожить всех вас, чтобы встать на место главы. И подставлял тоже он, и…
— Тише, всё хорошо. — Марек касается лбом моего лба. — Я всё уладил.
— Уладил?
— Ладно, почти всё, — хмыкает он, рассматривая моё лицо, словно впервые увидел. — Не успел слегка, мне помешали.
— Как будто я специально, — со вздохом. — Меньше всего я рассчитывала на встречу с Чехом в такой обстановке. Он…
— Я знаю, Оль, — несмотря на улыбку, его взгляд ожесточается. — Я успел к финальной ноте вашего… рандеву.
— Так вот кто открыл дверь, — качаю я головой.
— Открыл, только давай договоримся. — Мар берёт мои ладони в свои и по очереди подносит к губам. — Больше никаких расследований. Никаких тайных ходов. И никаких… Чехов. Хотя больше и не осталось, — усмехается он.
— Подожди, — я вырываю руки, заглядываю ему в глаза. — В смысле не осталось? Ты что, его казнил? — встав на колени. — Без меня?
Без Чеха мне будет гораздо сложнее доказать причастность Стаси ко всему этому беспределу.
— Надеюсь, это не Стокгольмский синдром, — поднимает бровь Мар. Улыбается, заправляет прядь мне за ухо.
— Он жив?
С романтикой потом, в отпуске, а пока у меня есть ещё дела.
— Жив.
— Тогда смотри.
Обхватив его лицо ладонями, я показываю сначала подслушанный разговор, а потом и всю нашу с Чехом занимательную беседу. Чувствую, как в Мареке поднимается ярость, но всё равно заставляю досмотреть до конца.
— Казнить тварь, — выдыхает он, стоит мне убрать руки. — Надо было сразу.
— Да отвлекись ты от Чеха! — с силой ударяя его по плечу. — Или что, у тебя выборочная глухота? И слепота заодно.
Вместо ответа, Мар встаёт и делает несколько шагов. Нервных, резких, выдающих весь его восторг.
— Стася… чёрт. — Он отчаянно запускает руку в волосы, встречается со мной взглядом. — Она под домашним арестом.
И вот теперь яростью накрывает меня.
— Что? — преувеличенно вежливо.
— Оль, она… — Мар шагает ко мне, но натыкается на взгляд. И не доходит до кровати.
— А она, конечно, бедная, несчастная и непонятая… стерва, — последнее слово рявкнув так, что стёкла отзываются звоном. — Гадина, которая без жалости убивала братьев. Родных братьев! И ты всё ещё…
— Я тебе верю. — Он перехватывает меня за руки, подтаскивает к себе. — Верю, Оль, но Глава всё ещё отец и он не даст Стасю… — Мар запинается, но договаривает: — Казнить. Он против, а твои слова для него пустой звук.
— А твои? Тоже пустой?
Марек закрывает глаза. Глубоко вдыхает, медленно выдыхает.
— В этом случае да. Он не позволит её тронуть. Не тогда, когда впереди похороны трёх сыновей.
— Трёх? — я едва не падаю, но он удерживает.
— Трёх, — с отчаянием обречённого. — Я… не успел.
И я не могу больше это выносить. Крепко, до боли сжимаю его в объятиях. Вцепляюсь когтями в затылок, наверняка оставляя кровавые следы. И чувствую такое же безнадёжное объятие в ответ.
Теперь ему нет смысла сдерживаться, я стала ненамного слабее оборотня.
И не знаю, сколько мы так стоим, но отстраняюсь я первой.
— Мар, — он вскидывает больной взгляд, — мне нужно поговорить с Чехом.
Смешно, но Виктора Чеха засунули в ту же камеру, где ещё недавно сидел Мар. В ту, где мы… хмыкнув, я качаю головой. Не о том думаю, совсем не о том.
Но лучше об этом, чем о Стасе, которая сидит сейчас в тепле и комфорте, с ресторанным меню под рукой. Подумаешь, охрана у дверей. Как будто они могут хоть слово сказать против своей принцесски. А виновата она тем временем не меньше Чеха.
Для меня так намного больше, потому что целенаправленно убивать родных братьев только чтобы получить безраздельную власть над стадом бара… оборотней это надо быть той ещё тварью.
Виктор стоит, просунув руки в решётку, и ждёт. С улыбкой ждёт несмотря на синяки, ссадины, порезы и бог знает что ещё. Мда, Мар точно знал, что и с кем делает, так что на обложках Чеху точно больше не красоваться.
— Какая встреча, — несмотря ни на что скалится он. Мар за моей спиной напрягается, но мы договорились. — В этот раз ты с охраной?
Договоры договорами, но Марек и так на взводе. И только ладонь, которую я кладу ему на грудь, не даёт кинуться на Чеха, чтобы добить.
