А потом полночи лежала рядом и слушала обещания быть рядом, любить и заботиться. И обещала то же самое сама. И признавалась ему в любви и слышала это же в ответ. И была уверена, что так счастлива, как этой ночью, не была никогда в своей жизни.
Эпилог
Полтора года спустя. Зоя.
— Тая, прекрати реветь! Антон сказал, что не любит тебя?
— Мишке… уже два месяца!.. Два…! А он ни разу, — фраза прерывалась всхлипами и сморканием в кусочек моего бинта, который пришлось дать за неимением носового платка. — Если по-началу хотя бы в комнате с нами спал, то тепе-ерь вообще уходит куда-то на ночь! Зоя у него кто-то есть! Он уйдет! Как я буду жить? Как мы будем жить с Мишкой?
— Может, нужно просто с Антоном поговорить? Иначе — изводишь себя, мучаешься, молоко перегорит, чем будешь ребенка кормить?
— Хорошо те-ебе! Твой Ярослав пылинки с тебя сдувает! Он та-ак на тебя смотрит — наверное, ночью спит с тобой, а не где-нибудь…
Я не верила совершенно в то, чего боится Таисия. Я была уверена, что Антон любит ее, что любит малыша. Всю беременность он глаз с нее не спускал — так радовался! И потом, во время родов так неподдельно, так искренне трясся за дверью моей новой операционной, что в чувствах его я была уверена. Хотя… кто его знает? Все люди разные, а Антон — человек особенный, бабы вокруг него вьются, харизма через край… А вдруг?
— Вы точно не ссорились?
— Не-е-ет. Зоечка, я так его люблю. Так люблю… я не знаю, как я жить буду… Что мне делать?
Что я могла посоветовать? Я и сама в этих делать не сильно-то смыслила. Но вдруг в голову пришла интересная идея.
— Слушай, а что если сегодня ты Мишутку принесёшь ко мне? Покормишь на ночь и принесешь? Я покачаю, если проснется. Ну, если уж совсем успокоить не смогу, принесу к тебе. А ты Антона соблазнишь.
Тая задумалась. Слезы высохли и глаза радостно заблестели.
— А Ярослав? Вдруг из-за Мишки ругаться будет?
— Ты что? Славочка очень любит детей. Вон Сашку с Пашкой словно родных воспитывает.
Саша поправился. Теперь только широкий шрам на животе напоминает о том ранении. Пашку Слепой хотел оставить у себя в качестве медбрата, да он неожиданно для всех в момент разговора об этом, кинулся ко мне на шею и со слезами умолял не бросать его. Да мне и самой было жаль расставаться с мальчишкой — привыкла к нему. Слава согласился забрать к нам. Сейчас они с Сашей жили в одной комнате, неподалеку от нас.
— Знаешь что, Зоечка, я так и сделаю. Если уж это не поможет, тогда…, - она снова громко всхлипнула и приложила к глазам платок.
— Иди, Мишу корми и пеленок захвати побольше. И бутылочку не забудь с водой. И тащи его сразу. Скоро уже вернуться должны — Слава говорил, что в восемь дома будут, я сама ребенка укачаю, а ты в душ сходи там, что-нибудь красивое из своих запасов надень.
Тая подхватилась и собралась было приводить в действие наш план. Но я остановила ее у двери.
— Стой. У меня тут бутылочка вина есть — Женька в прошлый раз привез. Я тебе отдам — сделаешь своему Антону романтический вечер!
Тая бутылку взяла. И уже открыв дверь, обернулась и спросила:
— Как думаешь, получится?
— Уверена. Иди и прекрати плакать!
Антон
Эти два месяца были самыми трудными за время нашей совместной жизни с Таей. С одной стороны я был счастлив — любимая женщина родила мне сына! Но с другой… Я чувствовал, что она отдаляется от меня. Обижается на каждое слово, во всем ищет подвох.
А вот в последний приезд Слепого — две недели назад, ее будто подменили! Он привез детские вещи и игрушки для МОЕГО сына и они с МОЕЙ женой целый час беседовали в нашей комнате, закрыв дверь! А я, как разъяренный тигр, метался по заводскому двору и даже чуть не избил молодого бойца за то, что тот имел неосторожность невовремя оказаться у меня на пути. Хорошо хоть Давид удержал!
А тут ещё Давид подлил масла в огонь моей безумной ревности — успокаивая меня, рассказал о девчонке по имени Маша, дочке моего старого друга — Виктора Иванова, живущего с семьёй у нас. Оказалось, что Маша, в которую Давид был влюблён, и с которой хотел вместе жить, отказала ему, неожиданно уйдя в другую группировку с ее командиром. Полтора года прошло, а Давид до сих пор забыть не мог. Он рассуждал о коварстве женщин, об их изменчивой натуре… и я прикидывал это на себя. А когда, наконец, Тая вышла провожать этого козла, она цвела, как маков цвет! И потом радовалась и щебетала весь вечер. Влюбилась. В него. А я? Вечером ушел к Давиду.
Понимал, что нужно поговорить, но, блядь, боялся. Боялся услышать то, что подозревал, от нее. Как жить без них — без этого смешного карапуза в пеленках, а главное, без нее — моей красивой, единственной девочки, по которой скучал и тосковал, и, как привязанный, каждое утро спешил к ним, чтобы хотя бы одним глазком увидеть, как она пеленает, как кормит, ласково напевая, моего малыша.
Нет, невыносимо. Вот прямо сегодня, прямо сейчас нужно все решить. Приехав очень поздно с важной встречи, на которую мы ездили вместе с Яром, я, минуя столовую, заскочил на десять минут в душ — к ребенку нельзя в таком виде, чуть ли не бегом ринулся в свою комнату.
В помещении царил полумрак. Свеча на столе давала совсем мало света. Рядом с ней, тут же на столе, стояла бутылка вина — открытая и начатая и два бокала. Неужели пока меня не было снова Слепой приходил? Конечно, его мои бойцы за своего считают — пустят, не ставя ни меня, ни Яра в известность! Как к себе домой, сука…
Волна бешеной ярости заставила сжать кулаки и сцепить зубы. Убью его! И ее, спящую, свернувшись калачиком на нашей кровати, хотелось схватить за плечи и потрясти. Да сына разбудить побоялся. Так, стоп! А где Мишка? Ни кроватки, ни самого малыша здесь не было. Ринулся к ней, испугавшись. Положил руку на плечо и проговорил, стараясь сдержать свою ярость:
— Тая, куда ты дела Мишу?
Она вздрогнула и развернулась. Одеяло сползло с плеча и перед моими глазами предстала тонкая шелковая ночная рубашка с кружевами. Это для него такое? Да я его прямо сейчас найду и убью! Я, забыв про сына, отскочил от кровати и уже развернулся к двери, когда услышал:
— Снова уйдешь, да? К кому ходишь? С кем спишь? Я, значит, тут с ребенком одна сижу, а он по бабам таскается! Ты помнишь, что мне говорил? Что любишь. Что никогда… — ее голос неожиданно сорвался и Тая расплакалась, сев в постели и закрыв лицо руками.
Я ошарашенно стоял в центре комнаты и не мог понять, о чем она говорит.
— Какие ещё бабы? Что за глупость? Я у Давида ночую.
Она заплакала еще сильнее.
— Я до такой степени… до такой степени тебе противна, что лучше у Давида…. чем со мной?
— Не понял. Хотя, знаешь, да. Мне противно, что меня вот так, как мальчишку, можно обманывать.
— Это я тебя обманываю? Да чем же?
— Ты и Слепой. Он к тебе ездит. Он подарки возит. Ты ему радуешься. Ты с ним по полдня тут, закрывшись, сидишь! Ты любишь его!
Она больше не плакала. Открыв рот, сидела на самом краешке кровати. А я, неимоверно злой и готовый крушить и драться, смотрел на нее и сходил с ума от желания. Длинные волосы разметались по плечам, с одного голого плеча соскользнула тонкая бретелька. А глубокий вырез открывал груди почти до сосков!
— Антон? Это — неправда. Это все неправда. Я не думала, что это так выглядит. И я не люблю его…
— Вот зачем врать? Скажи уже прямо и я все пойму. Правда, не обещаю не трогать его, но тебе вреда не причиню, клянусь.
Она некоторое время молчала, заставляя меня нервно сжимать кулаки, а потом встала босыми ногами на пол и подбежала ко мне, обхватила за талию и уткнулась лицом в плечо.
— Тебя люблю. Никого никогда не любила так, как тебя. Слепой совсем по другой причине приходит — ему трудно без моей помощи. Он просит, чтобы хотя бы иногда, на важных встречах, когда он трудные речи произносит или с особо нужными людьми встречается, я присутствовала. Я ему, как женщина, не нужна. А он мне — тем более. Да как ты вообще мог такое подумать! У меня ребенок маленький! Твой сын!
