Он не дает мне закончить, тыча прямо в голову картинки, красноречивее любых слов показывающие его отношение к моему мнению.
«Я его в стены замурую!» — грозится Шиира. И сейчас она защищает не столько меня, сколько место, которое уже признала своим.
Грим сочувствующе машет головой, разводит руками с видом: «Тут я тебе не помощник».
— Предлагаю успокоиться и не пороть горячку, — говорю первое, что приходит на ум. — Уверена, есть выход, который устроит всех.
«Парочка» обменивается образами, в которых, кто во что горазд, превращают мой замок в руины. Просто отлично. Интересно, дотяну до утра с крышей над головой или на всякий случай лучше выйти ночевать в чистое поле?
«Я никуда не уйду», — говорит чужак.
Судя по голосу, это очень древняя сущность и, скорее всего, ему просто некуда идти. Так бывает, когда Мастер теряет и жилище, которому служил, и человека, к которому был привязан. Их участь незавидна: медленное болезненное угасание в лучшем случае, в худшем же — бешенство и агония.
«Тогда придется его вышвырнуть», — почти с облегчением заявляет Шиира — и с потолка мне на голову сыпется щедрая порция песка.
— Никто никого не вышвырнет! — Я срываюсь на ноги, готовая, в случае чего, применить самые крайние меры. И старательно, в самых ярких красках, описываю их мыслями для двух упрямых ослов. Чужак громко сопит, а у Шииры пропадает желание устраивать расправу. — Вот что мы сделаем… сейчас. Вы оба — расходитесь по разным углам. Левая часть замка — Шиире, правая — тебе. На территорию друг друга не заходить, ждать моего решения. Если узнаю, что вздумали друг другу пакостить — вы видели, что с вами будет. Для начала.
Конечно, это очень условное разделение территории, потому что они, так или иначе, уже контролируют большую часть «Тихого сада». Но чужак явно слаб, а Шиира еще не привязалась так крепко, чтобы чувствовать каждый камень.
— Не слышу ответа, — настаиваю я и получаю два сухих «да». — Вот и отлично. А теперь сделайте одолжение — дайте мне поспать.
[1]Графаль — специально подготовленный мел.
глава 4
— А ты не перегибаешь палку? — спрашивает Грим, пока я любуюсь на щенка.
Я не сильна в собачьих породах, но это какая-то мелкая костлявая собачонка с крысиной мордочкой. Милая, как все щенки, но вряд ли будет крупнее кошки, когда вырастет. И на шее этой животины висит подаренной Ривалем ожерелье. Самое ему применение. И не могу удержаться, чтобы еще раз не расправить и без того безупречный бант рядом.
— Я считаю, после всего, что случилось, Риваль и вся его семейка не имеют права делать мне такие «щедрые» подарки, — озвучиваю свое мнение, прежде чем передать щенка и конверт посыльному.
Мы с Гримом провожаем его взглядом.
Нарываюсь ли я? Очень может быть. Но изливать на меня гнев за такую невинную шалость будет просто смешно. И это тоже в своем роде тонкий расчет, крючок, на который я рассчитываю поймать куда более крупную рыбу — его дядю. Уж он-то точно почувствует себя уязвленным и, надеюсь, это даст мне фору на сегодняшнем ужине.
Осталось решить проблему с моими недовольными Мастерами, потому что пока они сидят каждый в своем углу, в замке стоит зверский холод, гуляют сквозняки и хозяйничают крысы, хоть ума не приложу, чем они питаются и как выживают. Не камни же грызут, в самом деле.
Грим стоит у окна и кивком показывает, что мне есть на что взглянуть.
Успеваю как раз вовремя: во внутреннем дворе спешивается всадник и, словно почувствовав на себе два внимательных взгляда, задирает голову. Узнаю эту дерзкую улыбку, хоть теперь она не спрятана в мерзкой бороде, а украшает гладковыбритое лицо молодого мужчины. Сейчас он выглядит совсем не так, как накануне, когда прикидывался случайным попутчиком. Кожаная куртка и кожаные же штаны идеально чистые, ботинки на тяжелой подошве лишь слегка припорошены дорожной пылью, а белоснежные, взлохмаченные ветром волосы, наводят на мысли о его крепкой «морозной» крови. И это не считая того, что теперь мне еще больше хочется узнать, что он за птица, если сперва следил за мной и скрылся, как только запахло разоблачением, а теперь лично явился на порог.
— Он убийца, Дэш, — предупреждает, хмурясь, Грим.
Не могу сказать, что удивлена.
— Убийца, который входит через парадную дверь, заслуживает, чтобы его выслушали. — Я гашу улыбкой хищный блеск в глазах верного охранника. — Может, ему есть что предложить?
Грим идет впереди. Подмечаю едва уловимые перемены в его поведении. Шаг слегка пружинит, руки как будто расслабленно висят вдоль тела, глаза сосредоточено смотрят вперед. Я знаю — помню — эти повадки. Он ведет себя так, когда готовится зубами выгрызать мою жизнь, хоть бы и ценою собственной, и от моего беззаботного настроения остается только бледная тень. Я привыкла, что желающих видеть меня чудесно мертвой куда больше, чем может вынести одна голова, но ни один головорез не заявлялся ко мне вот так — не пряча лицо под маской, при свете дня и через парадный вход. Может быть, Грим ошибся?
Язык чешется переспросить верного стража, с чего он взял, что этот человек отнимает чужие жизни, но это будет означать лишь одно — сомнение. А Грим не любит, когда я в нем сомневаюсь.
На лестнице на меня чуть ли не налетает единственная служанка, приехавшая сюда вместе с парой рабочих и садовником. Скороговоркой сообщает, что прибыл некий господин, который пожелал видеть женщину, за жизнь которой ему пообещали пятьсот королевских «буйволов», и Грим смотрит на меня с триумфальным видом. Неудивительно, что вид у служанки такой, будто она увидела призрака.
— Я могу от него избавиться, — еще раз намекает на свое вмешательство Грим, но я отказываюсь, несмотря на неприятный холодок в кончиках пальцев. — По крайней мере, пообещай мне ничего не брать из его рук и держаться на расстояния.
— Меня столько раз пытались убить, что кое-какие выводы я все же успела сделать, — делано храбрюсь я, и мы спускаемся в центральный зал.
Гость уже там, но, хоть мы с Гримом обозначаем свое появление громким шагом, не спешит поворачивать голову. Он как будто весь поглощен изучением гобелена. Когда-то там было изображено великое сражение двух сильных государств, эпическая битва, в которой, если верить легенде, каждый житель континента потерял хотя бы одного кровного родственника. Теперь нитки выцвели, ткань истлела и покрылась уродливыми проплешинами, и в целом полотно превратилось в жалкое зрелище. Но рука не поднимается выбросить, и я надеюсь, что, когда немного обживусь и решу первостепенные вопросы, появится время заняться реставрацией.
— Красиво, — мягким баритоном сообщает свое мнение гость и, наконец, поворачивается.
Слишком хорош: светлая кожа, украшенная шрамом под правым глазом, который придает его облику толику роскошной брутальности, голубые глаза, волосы, как снег, крупный ровный нос и выразительные губы. И — ох, Триединые, зачем же так бить в самое сердце! — ямочки на щеках, когда улыбка становится шире.
— Могу я узнать ваше имя? — откашливаясь, интересуюсь я.
— У меня много имен, Герцогиня, и некоторые произносят только шепотом и обязательно после прополоскав рот с мылом.
Он подходит ближе, мягко и непринужденно, словно готовится закружить меня в танце, а не всадить нож в сердце. Грим выступает вперед и недвусмысленно скользит взглядом по его куртке. Незнакомец разводит руки в стороны, предлагая себя обыскать.
— Какой радушный прием, — иронизирует он, пока Грим делает свое дело. — Прикажи своей псине не опускать руки ниже талии — у меня весьма болезненная реакция на мужиков, пытающихся пощупать мой зад.
Я честно пытаюсь спрятать улыбку, потому что лицо телохранителя в этот момент вытягивается в гримасу негодования. Незнакомец замечает мой припрятанный смех и… подмигивает. Беру себя в руки и вздергиваю подбородок.
