– редкие молодые побеги легко перешагнуть или обойти. Но вскоре заросли начали становиться гуще и гуще. Колючие лозы, усыпанные мелкими белыми цветами – поздняя весна в горах бывала долгой – переплетались с кустарником и повисали на старых деревьях, временами образуя непроходимый заслон. Простое чёрное одеяние с широкой накидкой, перетянутой широким поясом, мало подходило для такого путешествия, и вскоре эстре пришлось остановиться, чтобы снять её и остаться в одной плотной рубахе. Под плотной рубахой оказалась другая, гораздо нежнее и тоньше, а ноги были замотаны до колен широкими полосами ткани. Эхо воспоминаний шептало, что выходить в таком виде к людям непристойно; здравый смысл говорил, что куда хуже изодрать шипами единственную накидку.
«Хиста. Это называется хиста».
Через некоторое время эстра понял, что о чём бы он ни задумался, в голове обязательно начнут всплывать обрывки разрозненных сведений об этом предмете, будь то одежда, какое-то растение или деревенские традиции. Что-то из тех полувоспоминаний-полуозарений казалось непререкаемой истиной, что-то предположением, а что-то – смутным откликом из сна. Когда прогалине в лесу попалось дерево, под которым в изобилии лежали мелкие плоды в светло-коричневой скорлупе, странник вспомнил, что они на вкус пряные, немного смолистые, и что ими можно хорошо утолить голод, но потом обязательно захочется пить.
Вот только эстра не мог понять, хорошим ли кажется их вкус или же отвратительным.
– Как будто знания во мне – не мои, – пробормотал он, переступая с ноги на ногу, и вдруг ясно осознал: чувство, которое он сейчас испытывает – беспокойство. – Это орехи дерева нум… они редко встречаются и считаются деликатесом… Но нравятся ли они мне?
Не иметь собственных пристрастий, желаний, не знать, какие эмоции вызывает в нём то или иное явление либо предмет оказалось неприятно.
Посох был достаточно длинным, чтобы сбить с дерева несколько орехов – память подсказывала, что те, лежащие на земле, остались с позапрошлого года и хуже годятся в пищу. Скорлупа легко крошилась даже под пальцами и распространяла резкий хвойный запах. Ядрышко оказалось жёлто-зелёным и шершавым; эстра начистил для себя целую горсть и лишь потом осторожно прикусил одно из них.
Сильный и яркий вкус был совсем не таким, как в воспоминаниях.
Эстра почувствовал странное тепло в груди – и улыбнулся.
– Кажется, орехи мне всё-таки нравятся.
Вскоре окончательно стемнело. Звезда спутника над плечом постепенно разгоралась ярче и ярче – так, что можно было идти, не опасаясь запнуться за колючую лозу или провалиться в овраг. Чувство нехватки времени, непоправимого опоздания словно нарастало с этим светом и торопило скорей добраться до человеческого жилья. И эстра шёл ночь напролёт, а когда тёмное небо начало светлеть, лес наконец расступился.
Дальше лежала широкая полоса некошеного луга, обрамлявшая бескрайние сады с цветущим кустарником в полтора человеческих роста. А в самом сердце этих садов раскинулось большое поселение – на тысячу домов, не меньше.
Лиловая дымка морт клубилась над ним, горькая, как запах пожарища.
Издали казалось, что вокруг поселения нет ни ограждения, ни дозорных. Однако стоило эстре подойти ближе, как за первой линией цветущего кустарника стали видны опорные столбы. Они располагались через каждые двадцать шагов. Между ними тянулись полупрозрачные нити основы, по которым вилась серебристая паутинка. От неё исходил тихий и низкий гул. На шаг по ту и другую сторону от заграждающей сети трава не росла.
Звезда спутника над плечом предупреждающе дрогнула.
– Знаю, – пробормотал эстра, отламывая от куста тонкую зелёную веточку – сплошь в бледно-жёлтых цветах. – Опасная конструкция. Вот только интересно, для чего в обычном поселении нужна такая защита.
Отступив на шаг, эстра кинул веточку вперед.
Едва коснувшись серебристых паутинок, она разом прилипла, всеми листьями, как если была бы железной, а паутина – магнитной, и начала стремительно чернеть. Эстра отсчитал три удара сердца до того, как ветка осыпалась на землю грязно-бурым порошком.
– Видно, придётся искать ворота.
Вспомнив, как выглядело поселение с холма, эстра направился к северу. Когда солнце показалось над краем леса, цветущие сады пересекла заросшая дорога – достаточно широкая для того, чтобы по ней проехала одна грузовая самоходная повозка. По центру, между колей, вилась тропа. По ту сторону ограды, справа от дороги, торчала сторожевая башенка на четырёх опорах.
– Значит, ходят здесь чаще, чем ездят, – прошептал эстра. Хотелось коснуться звезды над плечом, спросить совета, но воспоминание о тошнотворной тяжести чужой памяти и силы предостерегало от этого. К спутнику стоило обращаться только в крайнем случае. – А вот и ворота. Что ж, попробуем войти.
Стражем ворот оказалась женщина – старая северянка с толстой седой косой через плечо. У основания сторожевой вышки были привязаны две рыжие тонконогие собаки с вытянутыми мордами, как у ишмиратских ищеек. Видимо, женщина понадеялась на звериный нюх, позволила себе немного подремать – и пропустила появление чужака.
Эстры не пахнут.
– При такой сети на рубеже – такой страж, – негромко произнёс он. В груди медленно разгорался чудной зуд – любопытство, подсказала чужая память. И этот зуд, как солнце весной пробуждает цветы от зимнего сна, пробуждал новые и новые чувства. Эстра уже путался в них, не успевая вспоминать названия; он ощущал себя одновременно полным и неполным, как будто для осознания чего-то очень важного не хватало сущей мелочи. – Орра, госпожа!
Наречие лоргин легло на язык мягко и привычно, словно в иной, далекой жизни эстра говорил на нём так же свободно и легко, как на своём собственном. И это потянуло за собой пугающую до холодка мысль:
«А какое
