Артём остановился посреди тихого скверика, еле дыша и дрожа от напряжения всем телом. Смахнув горячий пот со лба, затекающий в глаза, он упал на лавку и принялся восстанавливать силы.
На расстоянии вытянутой руки от края лавочки стоял кипарис, высаженный вдоль всей дорожки и увешанный гирляндами. На ветках покрепче висели фонари: отличный ход со стороны дизайнера, больше сделанный, скорее, ради экономии, нежели ради поддержания изначального вида природы. То и дело вокруг прогуливались прохожие, кто под руку в парах, кто с книгой в руках, кто просто так, а кто с собакой. И до того вокруг было тихо, будто это своего рода библиотека, где ты читаешь природные послания.
– Не мешаю?
Валентин стоял чуть поодаль и смотрел каким-то странным, будто бы напуганным и заинтересованным взглядом сразу. Артём никогда не видел его таким: чёрно-красная рубашка, выглядывающая из расстёгнутой длинной куртки бежевого цвета и самые обычные джинсы с кроссовками. Такой вид ни разу не подходил этому человеку по характеру, хотя вместе с его растрёпанной причёской и очками всё смотрелось очень даже неплохо.
– Нет, не мешаете.
– Мы же договорились!
– Вы о чём? А, об этом? Прости, день не задался.
– Что-то случилось? – жрец науки сел рядом, почтительно сохраняя дистанцию.
– Не со мной уж точно. Но дам вам совет: не выходите по ночам в одиночку. Убийца в городе.
Валентин положил очки в красный футляр, припрятанный в кармане, и задумался.
– Полагаю, – заговорил он спустя какое-то время, – информация взята не из слухов?
– Ни в коем случае.
– И кто же… потерпел?
– Друг. Очень давний друг.
– Давно?
– Только из морга.
– Да уж! Сочувствую этой утрате. Будем надеяться, что убийца получит по заслугам, вы, кстати, не знаете, кто-то уже ведёт расследование?
– Как я понял, Раскопин взял дело на себя. Хотя мне кажется, что его умение расследовать подобные дела схоже с манерой речи.
– Раскопин? Слышал о нём. Говорят, несмотря на его поведение, своё дело он хорошо знает. Слышали историю об убийце из царского сада? Прямиком из столицы байка: говорят, что именно этот ваш Раскопин всё и закончил, якобы нашёл по лишней капли крови на одежде одной из жертв, разбившей маньяку нос в попытке самообороны. Звучит странно, но кто знает?
– Верно…
– А что лично вы собираетесь делать? Я так понимаю, что эта новость вряд ли была так легко воспринята и выбила из колеи… вряд ли только вас.
– Я не знаю. Приятель мой уже изволил пойти напиться. Я бы и сам не против, но предпочту не заливать горе спиртами.
– Ох… алкоголь, – Валентин брезгливо сморщился. – Терпеть не могу всех, кто предпочитает трезвому уму все эти наркотики. Кажется, что лучше бы никто лучше бы и не развивал всю эту химию, и мы до сих пор ходили к знахарям за настойками, чем платили за это цену в виде всей этой… гнили.
– Вы и вправду так считаете?
– Естественно! Знаете, я патриот планетарного масштаба! Я, как учёный, заинтересован в здоровье не отдельной страны, но всего вида человеческого в целом! А как по мне, проще было бы вовсе истребить весь табак и алкоголь, сжечь все лаборатории, где производили эту мерзость, выследить каждого, кто знаком с этим грязным бизнесом и ликвидировать причину развития нездоровья среди населения!
– Господин Федотов?
Валентин съёжился и стал каким-то маленьким, словно его сложило пополам.
– Извините. Это случается. Не могу спокойно думать о подобном, особенно когда речь заходит о будущем. Я ведь семейный человек: последнее, чего я хочу – этого ужаса для моих детей.
Артём с опасением глядел на собеседника. Задней мыслью он подумал, что подобных историй мир в своё время уже наслушался, а потом долго истекал кровью, тщетно пытались наложить грязные бинты деятели политики, ведь ужасные шрамы были уже предопределены и остались везде, где только было возможно.
– Вы… до ужаса патриотичны. Причём до ужаса – это не преувеличение.
– Подозреваете в нацизме? – Валентин странно рассмеялся. – Ох, Артём, как же низко ты иногда меня оцениваешь, и я почти уверен, что не только меня. Тебе ведь и самому порой кажется, что люди вокруг далеко не самые лучшие. Не пытайтесь скрыть то, что лежит, можно сказать, у Вас на лице.
– Я не…
– … Согласен. Вы вряд ли были бы готовы говорить так же горячо, как и я. Это нас с вами и отличает: степень кардинальности. И опять же этому можно найти объяснение: представьте, если бы учёные искали лекарство от болезней, копая лишь на поверхности наук. Физики бы изучали лишь фундаментальные процессы, не окунались в то множество всевозможных вариаций и симбиозов одних процессов с другими, да разве дошли бы мы до таких высот к этому моменту? Возводили бы дома, упирающиеся в небосвод? Покорили бы силу атома, обратили бы себе во благо её без углубления в физику? Все эти подразделы наук – подарок нам от предыдущих великих умов, и мне не хочется, чтобы это использовали те, кто не может реализовать прелести современной науки в полную силу.
– Занятная идея, господин учёный. Но не слишком ли бесчеловечная? А где же эта хвалёная научная гуманность по отношению ко всему живому, включая так вами критикуемых?
– Они не люди, Артём! Это стадо ведомых овец, а пастух – их приземистые вредные привычки, лжепотребности, якобы необходимые им для выживания. А знаете ли вы, что делают с больными овцами, коль нельзя их излечить?
– Полагаю, что знаю.
– Им облегчают страдания во благо всего остального стада! Возможно, это негуманно, но наука не терпит слабости: нам нужна смелость мысли, а не эти идеи о том, что всех можно поставить на путь истинный! Некоторые индивиды не видят этого пути, так в чём же наша проблема? Всё во благо будущего!
– И какое же будущее ты представляешь? Что будет с нами, если мы закроем глаза на гуманность?
– Будущее, Артём! С нами случится светлое будущее, доступное лишь для тех, кто познал его цену.
– А если кто-то откажется эту цену платить?
– Вспомните мои слова про овец и получите исчерпывающий ответ.
Учёный встал, собираясь уходить.
– А вы с гнильцой, профэссор.
– Шутишь? Это хорошо. Значит, Артём, ты быстро отходишь от стресса. Уже поди и забыл, что у тебя друг умер?
– Нет, я не забыл. Я просто не шутил. Знаете, иногда стоит сказать правду, если никто больше этого не сделает.
– Брось, ты что, обиделся?
– Нет. Ваша логика мне кажется откровенным бредом, которая оскорбляет мои личные ценности.
– Поверь, друг, ты ещё передумаешь. Сейчас, или немного позже, – это не так важно, но будь в этом уверен. Мы слишком похожи, чтобы думать иначе, пусть ты этого пока и не замечаешь… но я же учёный.
– Я задумаюсь над вашими словами только после смерти.
