долго и счастливо». Сомнения и неуверенность – это нормально и даже ответственно. Именно поэтому мы должны разговаривать, обсуждать, стараться понять и доверять, идти на компромисс и терпеть. Такова любовь взрослых.
Я прожила всего двадцать шесть лет, а уже полна пессимизма и недоверия к этому миру. Цзюйлань старше меня, и его опыт куда больше – неудивительно, что он настроен так скептично. И все-таки, пока у него есть ко мне интерес, мы можем медленно узнавать друг друга и привыкать, а время пусть поможет нам преодолеть все сомнения.
Подсев к Цзюйланю, я тихо позвала его. Закрыв книгу и отложив ее на столик, мужчина спокойно посмотрел на меня. Я осторожно взяла его за руку. Он ее не отдернул, но и никак не ответил на прикосновение. Лишь невозмутимо смотрел на меня, даже отчасти равнодушно, будто показывая, что ни телесный контакт, ни волнения сердца, никакие неприятности и терзания не трогают его.
Будь на моем месте другая девушка, она бы попятилась от него, закрыв лицо от стыда, а я… мне не впервой. Я аккуратно провела указательным и средним пальцами по его ладони – и снова ничего. Тогда принялась вырисовывать узоры на его руке. Цзюйлань перехватил мою руку другой рукой, не давая дразнить его. В моей голове словно прозвучали фанфары.
– Ночь предстоит долгая и бессонная. О чем нам поговорить? – произнесла я с легкой улыбкой.
– О чем угодно. Например, о тебе. А если интересуешься мной, расскажу все без утайки.
Он явно не ожидал, что я перестану бояться.
– Что ты хочешь знать? – спросил он спустя мгновение.
– Твой возраст. – Мой голос прозвучал настолько небрежно, насколько мне хватило актерского таланта.
– Я жил на дне моря. В тех местах нет ни солнца, ни луны, поэтому так называемого времени там тоже не существует.
– Ты говорил, что в последний раз выходил на сушу в Европе в 1838-м году. Сколько раз был на земле?
– В тридцать восьмом, сейчас, и был еще раз. Трижды.
Не так уж много, как оказалось! Вздохнув с облегчением, я уточнила:
– А когда впервые?
– На восьмой год Кайюаня [61].
Конкретных дат я спрашивать не стала: все-таки даже плохо знакомый с историей китаец должен уметь прикинуть время, полагаясь на периоды правления разных династий. Хотя я заранее морально подготовилась к ответу, он все равно поразил меня.
Я на миг замерла, а затем убежала в кабинет за «Оценкой танской поэзии». Найдя стихотворение Ван Вэя «Песнь о сосне из округа Цинь», я быстро зачитала строчку за строчкой:
Зеленеет сосна на высокой горе —
Как давно я не видел ее!
Я не вижу тебя,
Но я помню тебя
И храню в своем сердце.
Благороден твой цвет,
И высок тонкий стан,
Из палат облаков выплываешь.
Наконец-то, наконец-то… поняла! В тот день Цзюйлань вздохнул вовсе не потому, что «сопереживал делам былых времен». Это была ностальгия о том, сколько воды утекло и как много он повидал за эти годы.
Я точно обезумела. В спешке отбросив книгу, полезла в интернет: «Ван Вэй (701–761 гг.), известный поэт и художник времен династии Тан».
– Восьмой год Кайюаня – это 720 год нашей эры. – Мужчина подошел ко мне сзади.
Год, когда Цзюйлань пришел в Чанъань [62], был периодом расцвета династии Тан. «По главной дороге в Чанъань бесконечным потоком идут расписные паланкины и всадники среди домов знатных семей [63]».
В том году Ван Вэю исполнилось девятнадцать, и тот век считался веком поэзии и вина.
– Ты был знаком с Ван Вэем? – Мой голос прозвучал откуда-то издалека, будто эти слова говорил кто-то другой.
– Да.
Голова будто опустела. Я ввела в поиск имя поэта Ли Бо и прочитала: «Великий поэт времен династии Тан, живший с 701 по 762 годы. Также известен как Ли Тайбо, отшельник Синего Лотоса». В том году ему тоже стукнуло всего девятнадцать. Вот уж действительно «влиятельным талант сей трепет лишь внушает, но может тотчас нежным стать, всю грозность вмиг порастеряв [64]».
Может, и сам Цзюйлань был тогда таким же? В расцвете молодости он наверняка пил вино и писал стихи, как в стихотворении: «И, захмелев, уже хочу я спать, а ты – иди. Потом придешь опять: под утро лютню принесешь с собою [65]».
– Ты знал Ли Бо?
– Несколько раз выпивали вместе и фехтовали.
– Что скажешь про Ду Фу?
– Поскольку я не старею, то не могу долго оставаться на одном месте, поэтому мне приходилось переезжать. На втором году Шанъюаня [66] встретил Цзымэя [67].
Все это Цзюйлань говорил настолько естественно, что я не осмеливалась переспрашивать. Он застал изобилие Кайюаня и хаос Аньши [68] – видел, как эпоху поэзии и танцев сменил период тяжелых страданий всего народа… Отследив путь Цзюйланя, занявший целую тысячу лет, я почувствовала грусть и боль. А каково же пришлось тому, кто все это пережил?
– Если нельзя было задерживаться в одном месте, почему не вернулся в море?
– В то время я был слишком молод и первый раз пробовал жить на суше. Этот опыт полностью поглотил мои мысли.
– Когда ты уехал?
– На шестой год Дали [69], в 771-м году. Сел в лодку на островах Чжоушань и отправился на восток, в Японию, чтобы навестить старого друга. К тому времени, когда прибыл туда, моего друга уже не стало из-за болезни. Прожив полгода в храме Танчжаоти [70], я вернулся в море.
С 720-го по 771-й: пятьдесят два года взлетов и падений, радостей и печалей, потери знакомых и друзей, каждый из которых обратился в прах. Бессмертный Цзюйлань все равно что прожил несколько разных жизней. Неудивительно, что он смотрит на мир с таким безразличием.
Внезапно до меня дошло, почему ему понадобилась тысяча лет, чтобы вновь выйти на сушу. Память о смерти близких была слишком свежа, а мысли о прошлых радостях и печалях лишь тяготили.
Мужчина вздрогнул от прикосновения, когда я подошла к нему и крепко обняла.
– Ты не боишься? – Его голос был холоден, как и кожа. Человек передо мной будто воплощал собой всю тяжесть тысячи лет.
Я положила голову ему на плечо и, обхватив тело мужчины руками, лишь надеялась, что мое тепло хоть немного растопит лед внутри него.
– Меня пугаешь не ты, а время.
– Но ощутить можно меня, а не время. Сейчас ты молода и не придаешь этому значения. А что нас
