Стоило расчистить снег, ветер тут же набрасывал новые сугробы. Ольга предложила разбить сад в одном из теплых залов дворца, но и там не получалось согреть мерзлую землю и посадить семена. Теперь слуги горстями сгребали снег в надежде достаточно напоить мерзлый грунт. А Ольга глядела на них своими изумрудными глазами и понимала, что и на этот раз ничего у них не выйдет. Не дано мертвецам создать живой сад.
Расстраивать батюшку ей не хотелось, вот Ольга и стояла столбом, не сводила глаз с копошившихся теней, когда-то бывших душами, в надежде, что вот-вот случится какое-нибудь чудо, от которого мертвая земля начнет плодоносить. Стиснутое смятением сердце тревожно билось, предвкушая что-то важное, что-то неожиданное. Ольга вся обратилась в слух, зрение обострилось, все тело пело: «Вот. Сейчас». И с каждым новым вдохом надежда ее становилась все крепче, но…
— Прохлаждаешься? — звонкий и резкий голос новой батюшкиной невесты заставил ее вздрогнуть. Ольга призвала все силы, чтоб сохранить дружелюбное выражение лица, и обернулась к Милораде. Та куталась в шубу из белоснежного песца. Медные волосы разметались по плечам, а бледное лицо покрылось пунцовыми пятнами морозного румянца. В бирюзовых глазах светилась недобрая насмешка.
— Наблюдаю за подготовкой сада, — ответила девушка и стиснула зубы, удерживая за ними рвавшуюся наружу неприязнь.
Госпожа Милорада лениво улыбнулась и облокотилась на перила. Заглянула в глаза обитательнице кощеевых хоромов.
— А нас ведь друг другу не представили, — протянула она как бы про между прочим.
— Весь двор ждал тебя.
— О, это-то понятно. Жених мой об этом два дня напролет распинался. Но вот про тебя ни слова не сказал, — обронила она и чуть улыбнулась, заметив, как дернулась челюсть девицы. — Так ты ему… служанка? Наложница?
На секунду Ольга даже воздухом подавилась от такой наглости. Ни одна душа не смела даже языком шевельнуть, чтоб величать названную дочь Кощея прислугой или наложницей. Но эта девица была далека от их нравов.
— Я его воспитанница. Также, как ты — воспитанница Яги, — проговорила девушка, чеканя каждое слово. Брови Милорады взметнулись вверх, а губы растянулись в улыбке.
— А-а-а, вот оно что. Жизнь со смертью поженить решили, — хмыкнула она со знанием дела. — А тебя-то кому в жены назначили? Никак, Лешему?
— Я никому не невеста, — скрестила руки на груди Ольга. — Батюшка не затем меня воспитывал.
— А зачем же?
Ольга готова была поклясться, в каждом жесте и слове этой девицы звучала издёвка.
— Затем, чтоб ему с его царством помогать, — ответила она и, поправив на плечах тяжёлый черный мех, кивнула той, кого никогда не назовет мачехой. — А теперь я пойду, не все же мне подарков кощеевых ждать, как засватанной.
И, не дожидаясь ответной любезности, покинула балкон. Пока долгожданный поворот не скрыл ее, Ольга спиной чувствовала жгучий взгляд Милорады. И удалось же батюшке назначить себе в жены такую змею! Одно радовало, век кощеевой невесты недолог: то явится какой-нибудь Иван, то сама невеста наскучит и будет возвращена восвояси с сундуками каменьев и мехов. Немало их повидала за свою жизнь Ольга, и каждый раз поражалась, откуда в иссушенном веками теле Кощея берется это желание жениться на всякой распрекрасной девице, какая только ему на глаза попадется.
«Поймешь, милая, вот вырастешь и поймешь. А пока голову свою не забивай, учись лучше», — говорил батюшка. Когда настанет этот момент понимания, Ольга не знала. Красных молодцев, кроме явившихся за похищенными невестами и супружницами Иванов, в их краях не водилось, а у пришедших сердца так пламенели любовью к похищенным, что и черные косы Ольги их не привлекали, и глаза-изумруды не заставляли позабыть родные края.
Вздохнула красавица, повернула было в сторону своих покоев, и чуть не налетела на батюшку. Тот стоял у стрельчатого окна и выглядывал на балкон, где гордо вышагивала его распрекрасная невеста. Заметив воспитанницу, Кощей вцепился ей в плечо узловатыми пальцами.
— Что она тебе сказала? Все ли ей нравится?
— Все хорошо, — поджала губы Ольга. — Выясняет, как у нас тут все устроено. Не наложница ли я твоя часом.
Кощей зашелся каркающим смехом.
— Ревнует. Это хороший знак.
— Чего уж тут хорошего?
— Ой, Оленька, вырастешь — все поймешь. Не мне учить девичье сердце любовным премудростям.
Ольга нахмурилась, но ничего не сказала. Не было у нее привычки батюшку о любви расспрашивать.
— Раз уж вы с ней подружились, может, ты у нее отсрочку попросишь? — как бы про между прочим обронил хозяин. Ольга ухмыльнулась.
— А что же сам не попросишь у нее по саду отсрочку? Припугни ее, на ревность надави.
— Что ты! Ни в коем случае нельзя ревность женскую испытывать. Лучше ты, дорогая моя. Денечков-то осталось всего ничего, а ведь даже ты со своим колдовским искусством управиться не можешь.
И так упрашивал он ее, так голос свой смягчал, что Ольге совсем тошно стало. Всякий раз, как батюшке что-то нужно от нее было, он становился ласковым, как солнечный луч в морозный день. Предлагал подарки дорогие, книги новые, прогулки и игры в снегу, но стоило ему получить желаемое, как благодарность его длилась пару часов, а затем он снова предоставлял воспитанницу самой себе. У Ольги защемило сердце, какая-то часть души шептала, что вот в этот раз после оказанной помощи ласка кощеева мимо нее точно не пройдет, но большая часть девичьего сердца, уже успевшая покрыться коркой векового льда, молчала. Ольга стиснула руки в кулаки.
— Позже, батюшка. У меня есть дела.
Вся нежность тут же испарилась с бледного лица, между кустистыми тяжелыми бровями гармошкой собралась морщина.
— Это еще какие?
Вместо ответа морозный воздух разорвало воронье карканье. Тяжелый крик прокатился по низине, сотряс покрытые морозной коркой окна. Ольга встрепенулась. С плеч камнем упала необходимость врать.
— Проверить, чего это стражи твои раскричались. Никак у нас гости на свадьбу твою заявились, — уперла руки в бока Ольга. — Это же надо будет комнаты подготовить, камины натопить, на кухню слуг добавить. Не невесте же этим заниматься.
И, не дожидаясь ответа, направилась в свои комнаты. Наконец можно было освободиться от оков женственного наряда, сесть на вороного коня, да и ускакать через сугробы и морозные долины туда, где воронье почувствовало дух человеческий.
* * *
На недолгую жизнь Святослава выпало немало лютых зим, но ни с чем нельзя было сравнить мертвецкий холод кощеева царства. Ледяной воздух мигом заморозил грудь, и на несколько долгих мгновений Святославу казалось, что вот-вот он задохнется. Огромных усилий стоило заставить себя выдохнуть и вдохнуть снова — висевшие в воздухе мелкие льдинки царапали нос и горло,
