прыгали чертенята, а прорывающийся смех она замаскировала хриплым хмыканьем.
— Спасибо, — пискнула окончательно запуганная девчонка, озираясь по сторонам в поисках места, куда бы определить зажатую в кулаке материальную составляющую благодарности. Бабка без лишнего стеснения подставила карман передника.
Когда дверь закрылась, Настасья усмехнулась и вполне бодро засновала по комнате, мимоходом бросив заработок в ящик стола.
— Настасья Осиповна, а что входит в состав приворотного зелья? — осторожно спросила я.
— Это как повезет, — рассмеялась бабка. — Вреда от моих травок не будет, это я точно знаю. А у девки теперь задача — предмету любви по пять капель в питье добавлять каждый вечер в течение недели. Такое упорство точно к чему-нибудь да приведет. Дело-то молодое, или он влюбится, или она разочаруется.
«Действительно, просто. Может, Максу предложить?» — подумала я, и, не удержавшись, фыркнула от смеха. Бабка Настя приняла мое фырканье за скептицизм в отношении ее методов.
— Ты, прежде чем смеяться, пойми, что в этом деле главное — вера. Будет вера, тебе одолень-трава что угодно одолеть поможет, а девясил придаст силы недюжинной. А нет веры — тогда и самое верное лекарство не вылечит!
Я уже собиралась возразить, но вовремя вспомнила про давно известный «эффект плацебо», и согласилась. Да и опыт знахарки, несомненно, позволял с уверенностью судить о подобных вещах.
Кроме оборванных ромашек, делать мне в первый день оказалось особо и нечего.
— А может вам по хозяйству помочь надо? Огород, например, прополоть, а то он уже весь сорняками зарос, — предложила я, глядя в окно на безнадежные заросли, в которых с трудом различались очертания грядок.
— Да какие же это сорняки? — всполошилась бабка. — Это же мои травки целебные — сажаю рядом с домом, чтобы всегда под рукой были свежие.
— Травки, говорите, целебные? — опешила я. — А под окнами вон все лопухами поросло.
— Так лопух первый мой помощник: отвар от живота, листья — от лишая, бальзам — от нарывов, да от ломоты в суставах!
Я поспешно отошла от окна. Теперь я не то, что сорняки полоть — по траве ходить буду бояться!
Вернувшись вечером с работы, неугомонный Костя погнал нас осматривать последнюю отмеченную на карте точку. Находилась она на излучине реки, где вода разливалась широко, как озеро. Я от всей души надеялась, что на этот раз Костина теория выведет нас на тихий и спокойный лужок, но последние события убедительно напоминали, что закон подлости никто не отменял. Пресловутая точка потерялась на идиллически зеленой и подозрительно ровной поверхности, покрытой нежно-зеленой осокой, среди которой тут и там проглядывали низкие желтые цветы.
— Между прочим, это кувшинки, — пригляделась я. — Болотные.
Костя спустился, нерешительно поставил ногу на зеленый ковер, сделал несколько шагов вперед, и сразу увяз.
— Нет уж, с меня хватит, — мрачно заявил он и вернулся обратно.
Перед нами расстилалась болотная топь, искусно маскирующаяся под симпатичный лужок с редкими низкорослыми деревцами. Искомая точка располагалась где-то на ее просторах. Очевидно, по весне река выходила из берегов и полностью заливала прибрежные низины. Впоследствии вода отступала, оставляя за собой болото. Лезть туда в надежде что-то найти решился бы лишь полный дурак. Костина теория канула в трясину, а других у нас так и не появилось.
Теперь Костя исправно ходил каждый день на ферму, а Макс с головой ушел в ремонт дома. Пару раз они с Данилой доехали до райцентра, закупились стройматериалами. После этой поездки Макс долго ходил с круглыми глазами под впечатлением от цен и качества продукции отечественных производителей.
— Я, конечно, не жил при коммунизме, но, по-моему, это он и есть, — коротко и емко выразился он.
Я же каждый день наведывалась к бабке Насте приобщаться к знахарскому ремеслу. Постепенно навела в ее травяной аптеке медицинский порядок, расставив все по отдельным полочкам и ящичкам, в зависимости от показаний к применению. Надеясь на действенность правила «с глаз долой из сердца вон», старательно избегала встреч с Данилой. Впрочем, это было несложно, учитывая его нынешнюю занятость.
Тем временем жителям Заречья весьма понравилась идея о том, что их родная деревня может оказаться местом захоронения известной исторической личности, и мы стали весьма популярными персонажами. Макса теперь все называли Максик, меня — Катюша. Про Костю ходили слухи, что у Морозова он теперь «большой начальник» и к нему обращались не иначе, как Константин. Несомненно, староста тоже был в курсе его работы у конкурента, но его отношение к нам в общем и к Косте в отдельности осталось неизменно доброжелательным.
Шарик уже полностью освоился в Заречье, будто здесь всю жизнь и прожил. Он все чаще ночевал в будке Узная, а днем не спешил присоединяться ко мне, убегая куда-то по своим собственным делам.
Постепенно и я знакомилась с деревенскими жителями. Причем, не по именам, а по прозвищам. Самым обычным делом здесь было звать человека не по фамилии, а по отцу, матери или деду. Все Мирошины, Панины или Тимошины, которых мне представляли, как правило, не носили эти фамилии, а оказывались детьми или внуками каких-то Миронов, Пань или Тимофеев. Некоторые прозвища заставляли повнимательнее приглядеться к их обладателю в поисках внешнего сходства или приметной манеры, и, действительно, у Федьки Гуся шея была длинновата, Серега Кудряш отличался буйной шевелюрой, Ленька Фора был всегда готов в чем угодно соревноваться, при этом страшно ерепенился и кричал "даю фору", а Бубушень вечно бубнил себе под нос, да так, что ни слова было не разобрать. Чего уж говорить об известном уже Глобусе с его приметной лысиной. Но иные прозвища были такие, что приходилось переспрашивать, думая, что ослышалась, а потом вызнавать понемногу у Зинаиды.
— А почему Валера — Мухомор?
— Да он как-то на своей пасеке умудрился всех пчел уморить — технологию новую внедрял, называется, — рассказывала, похохатывая, Зинаида.
— А Ванька Федотов почему Руль?
— Он, когда мальчонкой был, страшно любил в машины играть. Куда бы не шел — непременно изображал, что едет, гудит и рулит.
Или, например, Яша Пиджак. Достаточно было человеку много лет назад на танцах похвалиться новым пиджаком, как к нему навеки пристало прозвище, и даже сынишка его именовался
