о садках и похлебке. Я отступил на шаг. Голова мучительно закружилась снова.
Как?..
Почему она не?..
Все это не имело смысла.
«Спрячусь до седых волос у черта на куличках». Слова Ады просочились в мой разум, уже стоящий на пороге смерти, над зияющей внизу пропастью безумия.
«Как я могу не хотеть покинуть тебя? Любая женщина в здравом уме хотела бы. Я тебя ненавижу».
Лютый озноб пробежал по моей заживающей коже, стиснул голову так, что в висках застучало. Разве такое уже не случалось прежде? Разве я не попадался в западню? Что, если моя жена все же сбежала от меня? Что, если эта коварная женщина одурачила меня, как…
Нет!
Она обещала.
Она дала клятву!
Моя жена должна волноваться обо мне, разве не так? Ну хоть немного? Разве я не пытался угодить ей? Отбросил сомнения и доверился ей? Но я уже доверялся прежде. Старался угодить – и что получил взамен? Предательство. Меня лишили ребенка. Я вновь вернулся к одиночеству.
«Я тебя ненавижу. Ненавижу так, что даже твой братец не сумеет этого изменить».
Ноги мои внезапно подкосились, и я рухнул на землю. Нет, все это не имеет смысла. Я просто хочу вернуться домой, к моей маленькой. Моя плоть истощена, мой разум помутился от…
Она не вернулась.
– Я думал, ты знаешь, – сказал Ярин. – Как-никак, ты же чувствуешь ее плоть и кости.
Все, что я чувствовал в эти недели, это боль, которую смягчала лишь уверенность в том, что Ада в безопасности на Бледном дворе. Уверенность в том, что она ждет меня. Но ее там не было. Она…
Где моя жена?
Закрыв глаза, я попытался изгнать из сознания грохот камнепада и хлопанье крыльев на ветру. Я вслушивался в биение сердец, во все эти тук-тук-тук, ища знакомый сбивчивый ритм, свойственный только моей жене.
Тук-тук. Тук.
Эхо.
Сердце Ады словно бы позвало меня, и все мои чувства устремились на северо-восток. Она в Хемдэйле? Ну разве это не имело бы смысла после… нет. Не Хемдэйл. Сознание мое поднялось выше. Еще выше. А сердце одновременно проваливалось все глубже в разверстую яму желудка. Две недели, а моя жена ни на фарлонг не приблизилась к Бледному двору. Напротив, она ушла на север.
Подальше от дома.
У меня свело пальцы.
Подальше от меня?
Ноздри мои сами собой раздувались, тем быстрее, чем ближе мой разум подбирался к ее оболочке. Сердце ее стучало по-прежнему, рука нежно поглаживала… что-то. Уютное тепло окутывало кожу ее ладони – в то время как я неделями жарился на костре. Губы ее изгибались в улыбке, а мои сгорали сотни раз. В груди ее было просторно, как никогда, а я задыхался от смрада собственной жженой плоти.
Я чувствовал в ней все.
Все, кроме отчаяния.
Все, кроме сердечной боли.
Все, кроме мучительной тревоги, кроме ужаса настигаемой жертвы. Телу моей жены было легко, как не было с тех самых пор, как она появилась на Бледном дворе, как будто она сбросила тяжкий груз стыда, вины… избавилась от меня. Ее счастье ошеломило меня. Как она может быть счастлива, зная, в каком я ужасном положении? Как?
Где-то в глубине моего горла зародился рев; моя грудная клетка оказалась недостаточно велика, чтобы вместить эту жестокую боль – точно тысячи костров поджаривали меня сейчас изнутри.
– Слушай ее мысли. Я хочу знать, о чем она думает в данный момент.
Ярин ощерился и с шипением втянул в себя воздух, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону.
– Она далеко отсюда, брат, я улавливаю только обрывки.
– Говори!
– Она думает о том, чтобы уйти дальше на север, где меньше людей молятся Хелфе, – сказал он, и я подавился гневом. – Еще что-то о муле. И, э-м-м… Элрике. Это имя часто приходит ей в голову. Элрик. Элрик.
Дальше. Север. Мул.
Элрик.
«Джоа. О, где мой возлюбленный Джоа?»
Сперва земля лишь слабо задрожала, когда правда о ее предательстве вонзилась между моими обугленными ребрами и вошла в сердце – скручивая его, разрывая, извлекая на свет – демонстрируя его мне, одураченному богу. Нет, она даже не пыталась вернуться ко мне… злобная, коварная, подлая, порочная, нечестивая смертная.
Лгунья!
Мерзкое слово впилось когтями в мой постепенно оживающий разум, сжимая, царапая, сдерживая, но безумие уже разбухало внутри меня – и выплеснулось, разлившись по миру. Оно трясло кости в земле, пока гора за моей спиной не взревела, роняя камни, поднимая к небесам клубы пыли.
Ярин вскинул руки, ловя равновесие и разглядывая колеблющуюся почву.
– Ах, не везет нам с женщинами, братец. Мои бросаются в мои объятья только затем, чтобы перерезать себе вены; твои бегут от тебя, чтобы им потом перерезали глотки.
Я вскочил в седло, поднимая армию трупов, чтобы они защищали меня, пока я выслеживаю свою подлую, коварную жену.
– О нет, брат… смерть не подарит ей спасения от меня.
Элрик.
Элрик.
Да, мне нравится.
Чистая, неподдельная радость разливалась в моей груди; я улыбалась проросшим зернам, десяткам ярко-зеленых травинок, проклюнувшимся из семян. А если девочка? Амелия… в честь ее бабушки.
Я прижала руку к животу, поглаживая дитя, растущее под моей ладонью. Даже до того, как зерна проросли, я не сомневалась, что беременна. И все же вид зеленеющих ростков заглушил жалкие остатки вины и стыда, загнав их в самые глубокие, самые темные уголки моей души.
Сложив плащ, я подошла к столу и положила его рядом с уже припасенной провизией.
– Сперва я пойду дальше на север, где меньше людей молится Хелфе, а значит, там меньше священников. А оттуда уже сюда. – Я взяла карту, которую выменяла у бродячего торговца на соленую рыбу, и протянула ее папе, постучав по извилистой линии, обозначенной как «Ивовая дорога». – Шагать так на день дольше, зато я миную Хемдэйл. Если что, где-то тут, у дороги, есть небольшая таверна.
Лежащий в постели папа слабо улыбнулся мне. Лицо его было таким же белым, как волосы.
– Лучше избегать таких мест… и людей тоже.
Да, потому что у меня нет здесь друзей.
Небольшие группы священников ездили из деревни в деревню, рассказывая всем о женщине, которая может носить во чреве отродье дьявола. Моя рука инстинктивно потянулась к животу, еще раз очертив защитным кругом моего ребенка.
Моего ребенка.
Какими бы ужасными ни были обстоятельства, я опять улыбнулась. Не могла не улыбнуться. Утренняя тошнота все не отступала,
