волноваться, без вариантов!
Она всё ещё не понимала.
— Я пропустил половину совещания, представляя, как ты делаешь… разные вещи.
— Всё лучше и лучше, — в её голос вернулась уверенность, а глаза блестели. — И что именно ты представлял, м?
Родас вздохнул.
— Возможно, я представлял, что ты входишь в кабинет посреди рабочего дня, обнимаешь меня, целуешь, становишься на колени и… Не важно.
— Ну почему же не важно?
— Потому что это в любом случае делает меня совершенно… рассеянным. Отвлечённым. Неэффективным как оружие. Я… меняюсь. Это опасно. Это может привести к катастрофическим последствиям.
— Вон оно что, — она смотрела внимательно и серьёзно. Возможно, слишком серьёзно. Родас всё сильнее жалел, что не может заглянуть ей в голову. — Неэффективным как оружие… Тут, конечно, засада, да. Оружие оно такое, оно механически выполняет свою работу, а потом его прячут в шкаф. А с дефектом вечный гемор, ты прав: люди хотят спать, жрать, трахаться, у них бывают семейные проблемы, экзистенциальные кризисы и прочее дерьмо. Люди никогда не бывают полностью объективны, у них в мозгах всегда каша и вот это всё. Они иногда думают на работе о том, как кого-то трахнут, и принимают паршивые решения, потому что они, ну знаешь, люди. Оружие… с ним таких непоняток не бывает. Ему не надо ничего решать, ни о чём беспокоиться, ни на что отвлекаться. Оружие просто работает до какого-то предела, а потом ломается. Или морально устаревает и списывается в утиль. Поправь меня, но я могу придумать только два возможных итога.
Они смотрели друг на друга, и билось между ними что-то такое, чему Родас не мог подобрать названия. Было это что-то очень… серьёзное. Острое. Личное.
— И вот тут мы подходим к главному вопросу: а ты у нас, собственно, кем хочешь быть, оружием или человеком? Потому что подходы таки немного разные. Определись по этому поводу, идёт? А я пока пойду.
Она поднялась, сделала пару шагов, но потом обернулась.
— Кстати, о твоей проблеме. Гештальты надо закрывать, слышал о таком?
— Да, встречал в специальной литературе. Хотя сейчас этот метод принято ставить под сомнение…
— Родас. Чем ты занят вот прямо сейчас? Судя по тому, как светятся индикаторы над столом, ты работаешь, пока говоришь со мной?
— Да, можно и так сформулировать. Я должен присутствовать на вирт-совещании по поводу очередного гвадского шпиона, который внедрился в нашу структуру. А может и не внедрился. Собственно, это то, что придётся проверять мне лично. И, если ты спросишь меня, если этот парень ействительно шпион, то нам стоит его перевербовать, потому что мне весьма уютно в его мыслях. И, если он при этом ещё и ухитряется как-то обманывать мой дар, всё это интересно вдвойне. Но Фобос грозится ввести лимит на количество людей, которое я завожу, потому мне стоит подумать об этом ещё раз… Ну да, ещё у нас на повестке дня новая система кибер-безопасности. Вообще её разработкой руководит Долос, но я зачем-то должен утверждать его идеи. Никто из нас не понимает, зачем, но так это работает.
— Понятно, — она склонила голову набок, а потом как-то странно улыбнулась. — Ладно…
И сделав несколько шагов к нему, не разрывая зрительного контакта, опустилась на колени меж его ног.
— Что…
— Не отвлекайся, — посоветовала она. — У тебя работа. А я тут пока что закрою гештальт.
— Но…
— И да, Родас. Держи руки при себе: мне бы действительно не хотелось, чтобы ты оставил меня без скальпа.
— Ты…
— Не отвлекайся, я сказала! И заткнись.
Родас заткнулся.
Не только потому, что был очень послушным (хотя, если честно, то с Катериной он таки был), но и потому, что подавился вздохом. И был не в состоянии сказать вот вообще ничего.
Её губы были мягкими, рот горячим и властным, руки нежными и уверенными одновременно, и у него совершенно определённо случилась тактильная перегрузка. Он и раньше видел подобное в чужих воспоминаниях, но смотреть со стороны, пусть и в голове, и испытывать самому, как оказалось, вещи совсем разные.
Он прикрыл глаза, когда напряжение вспыхнуло под веками белым…
Она отстранилась.
— Ты отвлекаешься, Родас. У тебя каналы связи мигают красным. Работа — это всё, помнишь?
Её дыхание касалось разгорячённой, жаждущей плоти, что превращало это в совершенно изысканную пытку. Он хотел, чтобы она продолжила…
Она не собиралась продолжать. Просто смотрела снизу вверх, растрёпанная, тяжело дышащая, с покрасневшими влажными губами… И от этого зрелища что-то скручивалось внутри.
— Пожалуйста, — получилось тихо и хрипло; не в его привычках было просить.
Техникам было плевать на просьбы, после просьбы обычно следовала жёсткая отладка. Но с ней, с ней…
— Ну, если ты просишь…
И она, наконец-то, продолжила.
Удовольствие было ослепляющим, иссушающим каким-то, почти болезненно-острым. Подлокотники их сверхпрочного пластика хрупнули под руками, рассыпаясь на обломки. Перед глазами вспыхнуло ослепительно-ярко, как будто взрыв сверхновой, и он поспешил закрыть глаза, пережидая этот момент.
Когда он открыл глаза, она уже шла к выходу.
— Подумай, какой ответ тебе нравится, — бросила она, — и, если что, то ты знаешь, где меня найти.
День 4
Кат провела ночь на орбите.
Родас это знал, он вроде бы даже не был против. С чего бы ему? Он и собирался дать ей пространство, такой пункт даже был в плане; опять же, он сам хотел немного времени отдельно, чтобы привести в порядок дефект.
Всё было крайне разумно, в общем. И исключительно рационально.
Тем не менее, где-то в глубине души он ловил себя на том, что испытывает нечто вроде огорчения. И даже обиды.
Нетипичные ощущения. Он не знал, как с ними быть.
Он в целом признал, что несколько… запутался. И ему, возможно, не помешал бы совет: общие источники знаний были в этом смысле хороши, но, возможно, недостаточно.
При этом, у Родаса не было никого, с кем можно было бы нечто подобное обсудить.
Долос, с которым они делили сейчас работу в одном ведомстве, был доступен всегда. И был, в теории, если не самым умным из них, то самым осведомлённым после Фобоса — точно. Но при этом Родас вполне обоснованно был уверен, что Долос не особенно хорошо разбирается в делах любовных. Если это не касается сплетен или компроматов, конечно. Примерно так же обстояли дела с Эрос, которая
