В эту ночь на Энтаре всякое случалось: пропадали дети, умирали замужние девы и вешались одинокие влюбленные. Жуткий праздник, если честно.
Никогда не понимал такого фанатизма, не всем ведь везло с любовью, многие оставались ни с чем. Кто-то безумно страдал и срывался на ближних, недаром Черное Новогодье оставило большой шрам на нашей истории — тогда один влюбленный псих пришел на королевский бал, зная, что заражен чернотой, чтобы отомстить графине, которая ему отказала и унизила при всех. И уже к концу никса Крита похоронила сотни великих магов, только графиня та выжила — ее болезнь не тронула. Это была страшная истерия. Всех проверяли по несколько раз, а после открытые балы во дворце проводили только под полным контролем архимагов и проверки на болезнь.
Как мы с братьями не заразились, ведь танцевали на том балу, трудно сказать. Нэйша уберегла. Но отец с тех пор не стриг бороду и платил любые деньги, пытаясь найти мага, способного убить болезнь.
Вот же оно спасение — Любава. Она помогла Ялику и Орину, значит, в ней есть нужна магия, и отец будет по-настоящему счастлив с ней познакомиться и обязательно снимет с девушки все обвинения.
Раньше я не задавался вопросом, почему меня не тянет создавать семью, отец прав — я был не готов. Но сейчас у меня стойкое ощущение, что нужно было встретить правильного человека. И неважно, что она из другого мира.
Важно лишь, чтобы она смогла увидеть во мне того самого. Нужного ей.
Утром я понял, что впервые радуюсь Новогодью, как мальчишка. Потому что мне есть о ком мечтать. Потому что знаю, кому готов себя подарить в эту ночь и чьи готов выполнить пожелания.
— Синар? — в комнату без стука вошел Даниил. Я уже привык, что он такой бесцеремонный.
Даня выглядел свежо и подтянуто, но не изменял черному цвету, будто праздник для него — нечто обыденное.
— Девушки долго будут наряжаться, — раздраженно бросил и процарапал пальцами короткие волосы на виске. — Идём хоть настойки с тобой бахнем? Чего-то у меня в горле пересохло.
— Минутку, — выдохнул я и повернулся к зеркалу, чтобы расчесать волосы гребешком.
Сегодня выбрал простую голубую рубаху с нежной вышивкой по горловине и узкие брюки из темно-бежевого хлопка. Заправил их в высокие сапоги из темной кожи, где на голенищах серебрились выбитые узоры. Талию обмотал широким поясом из чёрного атласа и его длинные хвосты с кисточками опустил с одной стороны бедер. Спасибо Лимии за наряд. Хозяйка открыла кладовую и разрешила всем поселенцам выбрать одеяние на праздник.
Волосы я приложил водой, с одной стороны стрижка была немного длиннее, но и она не прикрывала шрам, который напоминал о моем срыве под действием яда. Я до сих пор винил себя за тот случай, и хотя в Междумирье Любава простила меня, продолжал злиться на себя за слабость. Даже если у меня была бы возможность магически свести увечье, я бы отказался — хочу помнить о своих ошибках.
Невеста после нашего путешествия в темный мир пришла в себя на третьи сутки, но еще два дня почти не поднималась и не говорила. Я порывался побыть рядом с невестой, поухаживать, но Лимия попросила меня не появляться, пока не позовут, дать время. И я дал. Хотя его совсем у меня не осталось, судя по бледной коже, ежедневной холодной бессоннице и мелкой тряске рук.
Я зыркнул на себя в зеркало и поморщился от сковавшей грудь привычной стужи. В белых волосах ярко выделялась темная прядь, та, что все еще хранила в себе мой настоящий цвет. Глаза превратились в два зеркала, ни радужки, ни зрачка, и такое лекарской магией не исправить.
Да и какая разница? Белянка много лет с этим живёт, и я смогу.
В Междумирье я понял, что Любава не просто так выбрана моей истинной. Мы идеально подходим, как две половинки целого, понимаем друг друга с полувзгляда. А еще я мог согревать себя одной мыслью о ней. Надолго не хватало, но я до сих пор не сдох, только потому что думал о невесте каждое мгновение.
Приходя по ночам к комнате в дальнем коридоре, когда весь замок спал, я охранял ее сон. Иногда Любава плакала, иногда постанывала, а бывало и кричала. Но я дал слово, что не буду тревожить, пока она не будет готова, и сдержал его.
Хотя каждый раз, когда слышал ее тонкий голос, сжимался и не мог удержать себя, спешил к знакомым покоям, но снова и снова уходил ни с чем.
Хозяева строго запретили вспоминать о том, что случилось в Междумирье. Порталы девочки запечатали, зал перемещений снова закрыли и будто вычеркнули из памяти старого урода, что пытался убить Любаву. Да только я не мог забыть. И добраться до него без магии тоже не мог. Как только переступил зеркало, все вернулось на свои места: и болезнь, и пустота в груди. Но я хотя бы радовался, что Любава теперь не замерзает.
Вспомнил, как девушка напоила меня водой с поцелуем. Заулыбался. Беспокоилась обо мне. Провел пальцами по губам. Все раны при переходе в реальный мир затянулись. Даже вывернутая рука Любавы оказалась цела и невредима, вот только ее выброс магии перед выходом едва не выжег эссаху. Но я бы там лег, если б не Белянка. И это пугало. На что она готова пойти ради меня? Не первый раз ведь спасает.
Маруньи, что мне помогали в Междумирье, лететь в замок не захотели, остались по ту сторону, а позже Лимия сказала, что волшебные цветы не живут в таких местах. Что это было что-то другое. Но я же видел. И любава тоже.
— Что ты там мечтаешь? — Даня недовольно поморщился. — Идем. Честное слово, ненавижу Новый год. Каждый раз хочу набухаться и лечь спать.
— А мне казалось, по твоим рассказам, что на Земле этот праздник любят.
— Там да, но здесь… все иначе. А еще, знаешь, пусть Лимия и делает вид, что ничего не произошло, но Ульваз вернется. Я вам с невестой рекомендую побыстрее убраться домой и забыть сюда дорогу.
— Дань, что происходит? — я повернулся к разноглазому. Он хмурился и косил взгляд в окно. — Ялмез погибает, да? Только не говори, что мне лучше не знать. Достаточно намеков.
Дракон качнулся на пятках, пожевал губы, а потом вскинул взгляд и прошагал к окну.
— Видишь? — он показал рукой на зависшую в небе луну. Я пожал плечами, мол, ну светило, и что. — Во-о-от, и я ни черта не вижу. Но Лимия — другая, она утверждает, что эта небесная красавица давно расколота, и из нее в реальный мир вытекает нечто страшное. То, что уничтожит все живое, во всех параллелях.
— Не понял, — я подошел ближе и вгляделся в лимонное блюдце на густо-черном небе. Где-то на горизонте заснеженной пустоши мерцала Черта, разливая по белому полотну черничные пятна.
— И ваш, и наш, да. Все миры. — Даня щелкнул пальцами. — Никто ничего не поймет. Раз — и все пыль!
— И как это остановить?
— Был способ, но я все испортил. Точнее некто сверху, — он посмотрел в небо и скривился, — кто пожелал сделать нас с Лимией истинной парой.
— Так вот почему вы друг от друга шарахаетесь! Все дело в спасении мира?
— Слушай, Синар. — Даня повернулся и сдавил ладонями мои плечи. — Появление Любавы изменило Ялмез. Ты же видел, какие плоды выросли в нашей теплице, до этого они даже не зацветали! Это все твоя невеста сделала. Ее живая сила. И этот белый огонь. Он может спасти всех, но я боюсь представить, что с девочкой случиться, если она его применит.
— Нет, — я гневно оттолкнул его. — Я не позволю ей умереть.
Данил усмехнулся и спрятал руки в карманы брюк.
— Думаешь, я настолько изверг? Я тоже не позволю! Она мне как дочь, слишком привязался. Есть еще один способ, но, прежде чем мы его с Ли выполним, вы должны улететь домой. Я не хочу, чтобы Любава пострадала.
— И кто в этом случае должен умереть?
Даня вытащил крупные ладони из карманов и потёр их между собой, словно замерз. Посмотрел на меня, будто примериваясь, можно ли мне доверять, и вдруг пошел к двери. Не оборачиваясь, твердо сказал:
— Я. Но сегодня вопреки всему мы будем праздновать!
Мы вышли через коридор к широкой лестнице, молча спустились в главный зал, где девочки с поварихой уже накрыли стол, украсили окна бумажными гирляндами и разместили пучки маруний по периметру. Они пульсировали, словно танцевали. Марисса играла на рояле, как всегда задумчиво опустив голову, чтобы волосы перекрывали ее лицо. Орин что-то яро обсуждал с Кирсой, но взглядом был прикован к девушке у инструмента.
