Лицо старухи исказила гримаса ужаса и вместе с тем презрения, и леди хрипло произнесла:
— Вы же понимаете, что на размышления о вечном у меня остался всего один день, а с наступлением ночь лич отберет последние крохи моей ночи… — в голосе послышалась обреченности.
— Вот и не стоит напрасно терять время, — жестокая улыбка сестры, так не вязалась с кротким образом монашки.
— Мрази, — прошипела леди эн-Аури, — последними моими словами будет проклятие на ваши головы.
— Идемте, я провожу вас, — ухмыляясь, ответила монашка.
— Сама дойду, — прохрипела старуха.
И гордо расправив плечи, развернулась, чтобы уйти, сохраняя — последние остатки гордости.
Сестра милосердия спокойно стояла, сложив руки на груди и наблюдая за с трудом волокущей ноги магичкой. Я же едва могла дышать, осознав, что этот день действительно последний в жизни леди эн-Аури, а ночью по ее душу явится тот монстр, что столь расчетливо пытался убить меня… И несмотря на гнев в отношении дочери лорда Аури, мне стало ее неимоверно жаль, ведь я, в отличие от монашки, чье сердце оказалось холоднее камня, была воспитана на принципах милосердия и всепрощения. И остаться в стороне от чужого горя не смогла.
Осторожно отступив от куста, я вспомнила, как изгибается эта дорожка по всему пространству сада, и поторопилась перехватить леди эн-Аури у вишневой аллеи, что благодаря искривлению, была скрыта от глаз сестер, охраняющих ворота.
Успела я раньше магички, и пришлось ждать, нервно оглядываясь и надеясь, что нашу беседу не прервут. Леди эн-Аури заметила меня не сразу, и зрение ее, кажется значительно подводило, потому что лишь подойдя на расстояние двух шагов, магичка выдохнула:
— Леди Грэйд?
Увы, на обмен вежливости времени не было. Шагнув к старухе, я негромко произнесла:
— Цветы мальвы. С наступлением ночи, рассыпьте вокруг себя цветы мальвы, и лич не сможет приблизиться.
Невдалеке раздался крик сестры Марты: «Леди Уоторби!»
И я торопливо отступила к кустам, чтобы никто не догадался о состоявшемся разговоре, и почти бегом бросилась к противоположному концу сада. Потому что уже знала — мое присутствие в монастыре девы Эсмеры держат в секрете — мне не позволяли общаться с лицеистками, более того никто из них меня даже не видел.
В саду мы с матушкой Иолантой гуляли только во время занятий. А значит, если поймут, что о моем существовании стало известно леди эн-Аури, ей не позволят покинуть территорию монастыря.
Миновав еще две аллеи, я обессилено опустилась на скамью под могучим дубом, который давал тень, способную скрыть от невнимательных глаз. Но в монастыре невнимательных нет. Меня нашла сестра Вериссия лишь несколько минут спустя, когда я сидела, обняв плечи и обреченно глядя на росток неведомо как проросшего желудя. Монахиня подошла, смяла росток, наступив на него, раздавила, после обратилась ко мне:
— Матушка Иоланта ждет вас, леди Уоторби.
— Леди оттон Грэйд, — устало поправила я.
— Идемте, леди Уоторби, — в непреклонности я монахиням значительно уступала.
* * *
Матушка Иоланта приняла меня в своем собственном кабинете, знакомом до мелочей. Настоятельница сидела на тахте у окна, и едва я вошла, указала на место рядом с собой. Мне не оставалось ничего иного, кроме как подойти и сесть рядом.
— Дитя мое, — матушка Иоланта протянула руку и накрыла мою дрогнувшую ладонь, чуть сжала, — ты же понимаешь, Ари, я никогда не отдам тебя герцогу.
Начало беседы не обнадеживало. Продолжение было столь же безрадостным.
— Когда-то давно, проезжая мимо деревеньки Колсуолл, я увидела маленькую девочку со смешными кудряшками, которая прижимая к груди самого уродливого пса на свете, командовала ватагой деревенских ребятишек, требуя чтобы они «перерыли тут все», потому что эта девочка «вот точно своими ушами и Бусик подтвердит» слышала мяуканье выброшенного котенка.
Даже пытаясь вспомнить, я так и не сумела воскресить в памяти тот эпизод из своего детства, меж тем настоятельница продолжила:
— Уже тогда я увидела в тебе то, что очень редко наблюдала в маленьких леди — умение привлекать сердца. Редкое умение, дитя мое. И я запомнила место, и девочку, что, даже не смотря на начинающийся дождь, не успокоилась до тех пор, пока котенок не был найден. Спустя несколько лет, ты появилась на пороге лицея девы Эсмеры, полагая, что это чистая случайность.
— Случайности не было? — задала я риторический вопрос.
— Нет, — матушка погладила мою похолодевшую руку. — Ни ты, ни еще десятки других девочек, не появились здесь случайно — вы были отобраны лично мной и теми, кому я доверяла. И вас растили и воспитывали так, как это было нужно, Ариэлла. А я наблюдала, и подбирая вас к тем ролям, что были так необходимы. И со временем стало совершенно ясно, что ты, дитя мое, станешь идеальной императрицей — символом кротости, силы воли, ума, милосердия. Такая императрица как ты, напрочь лишенная снобизма и тщеславия, будет любима всем народом, а, следовательно, часть любви перейдет и на ее супруга.
— Боюсь это слишком утопическое предположение, — заметила я.
— Вот как? — настоятельница улыбнулась. — Ари, мне известно множество пар, где выходки мужа терпят исключительно из уважения к его супруге. Теперь ты понимаешь, почему я никогда не отдам тебя Грэйду?
Я вспомнила всю ту мерзость, что о герцоге писали столичные газеты, все сплетни, что даже мы, лицеистки, в горячности обсуждали по ночам, и все эти ужасающие слухи о гибели его многочисленных невест… Да, счастливый брак лорда оттон Грэйда со мной, безвестной бесприданницей из обедневшего рода, развеет весь образ ужасающего монстра, что так долго и планомерно со мной, безвестной бесприданницей из обедневшего рода, развеет весь образ ужасающего монстра, что так долго и планомерно создавала церковь. Ко всему прочему я, воспитанная должным образом, несомненно, придусь ко двору, и соответственно высшее общество будет вынуждено принять и черного мага, ведь сейчас Дэсмонда не пригласят на светское мероприятие ни в один приличный дом.
— Нет и еще раз нет, — с невероятно благожелательной улыбкой произнесла матушка Иоланта, — ты слишком хороша для него, дитя мое, и слишком глупо со стороны мерзавца, было заключать родовой брак.
Солнце поднялось уже достаточно высоко, и теперь лучи проникали в кабинет настоятельницы, освещая ее стол и дневник с именами воспитанниц, новый, не тот, что был украден его светлостью. Это словно отрезвило, заставило иначе взглянуть на ситуацию — новый дневник, новые лучшие ученицы, новые интриги…
