постояла так некоторое время, переминаясь с ноги на ногу. В самом деле, чего она хотела… Родственных объятий? Причитаний? Извинений? Посыпания головы пеплом? Пепел есть. Посыпания своей головы – нет.
Это же Ирмина. С ней все ясно. Могиня рассказывала, из-за чего они, собственно, повздорили. И уже не суть важно – родные они были сестры, лучшие подруги, соседки… Были друзьями – стали врагами. И в этом «стали» может быть миллиард причин, тонны обид, миллион ожиданий…
И действительно, могло ли иметь значение в этом случае то, что Катя приходится этой самой Ирмине родственницей? Так, десятая вода на киселе. Может быть, всего одна капля родственной крови за две-то тысячи лет.
Но все же…
Ощущение досады не покидало сердце девочки. Она уже думала, что зря рассказала все Ирмине. Той, похоже, все равно, кто она, а ей, Кате, это будет мешать с ней бороться. Отсюда надо как-то выбираться, и еще не ясно, какова Ирминина роль в этой истории с дочерью эвенкийского шамана. Вдруг это все и в самом деле она подстроила.
Так размышляла Катя, медленно прохаживаясь вдоль тронного зала во дворце Маары от одной нефритовой колонны к другой.
Внезапно что-то ее насторожило. Девочка остановилась, прислушалась. Она подняла глаза на сводчатый потолок, из центра которого величественно спускалась многослойная хрустальная люстра в виде гигантской медузы.
То ли шорох. То ли шепот. Не поймешь. Но звук нарастал.
Катя с ужасом поняла, что он идет не с потолка, а из-под пола. Черные нефритовые колонны начали источать темный туман, легким шлейфом спадавший на каменные плиты.
Девочка не успела что-то понять или предпринять, как дымящиеся колонны словно все разом взорвались копившимся в них дымом, в одно мгновение заполнив им все пространство тронного зала. Катя задыхалась, отгоняя от себя угольно-черную взвесь.
– Ирмина, прекрати! – что было сил заорала она, даже ногой топнула.
Злорадный хохот громовыми раскатами пролетел по зале, ударяясь о колонны и утопая в тумане.
– Напугалась, родня? – ехидно поинтересовалась Ирмина.
Она парила почти под самым потолком, так высоко, что Кате приходилось высоко задирать голову, чтобы видеть ее. Угольно-черная взвесь, словно продолжение ее полупрозрачного платья, струилась по ногам ведьмы, нежно обволакивала их и растекалась туманом по нефритовому полу.
– Чего мне бояться-то, – проворчала себе под нос Катя, отряхивая с одежды осевший черный песок. – К чему все эти эффектные выходы, а, Ирмина?
Та распростерла руки над ее головой. Взгляд стал пронизывающий и злой. Бледные губы шептали:
– Черным ветром светлую косу удержу, черной мглою схороню. Волки злые унесут твою душу черному мороку на съедение.
Ядовитыми змеями выползали из-под ее пальцев тени, одна страшнее другой. Сталкиваясь друг с другом и сливаясь в одно непроглядное облако, они медленно оседали, окружая Катю.
Катя отшатнулась, но ноги будто приклеились к полу – не пошевелиться. Рот искривился от страха:
– Ирмина, что ты делаешь, мы же с тобой одна кровь, опомнись! – кричала она.
Черной стеной мгла копилась вокруг нее, все еще сгущаясь (будто черное может быть еще чернее!). Кате приходилось вытягиваться в струнку, чтобы отодвинуться от нее и оттянуть неизбежное. Собрав последние силы, уже задыхаясь от страха, она закричала:
– Помоги-и-ите!
В памяти всплыл по-взрослому серьезный взгляд Аякчааны и шепот:
– Сила кругом. В камнях, в траве, в ветре…
И тут же звонкий голос рассек мглу, прорвал душный морок, впустив к Кате свежий ветер. Он осел соленой водой на губах, прошелестел спокойным голосом:
– Снег не помеха, солнце и ветер, злые туманы, ты помощь не жди! – услышала она знакомые слова совсем рядом, будто даже в своей собственной голове. Катя вздрогнула: неужели черный морок проник в ее сознание? Неужели она сошла с ума?! Только странно: если она сошла с ума, то почему внутренний голос у нее стал мужской? А голос в ее голове продолжал: – Кто не отрекся от прожитого, верность Роду проявит пусть…
Катя огляделась по сторонам: черные тени алчно протягивали к ней руки, их глаза горели, будто угольки. Они медленно приближались, замыкая вокруг нее кольцо. Под сводчатым куполом парила Ирмина, сливаясь с черным мороком, перетекая в него. Дождавшись, когда круг вокруг Кати сомкнется, ведьма завершила заговор:
– Дочь Велеса, Доля, принявшая на себя силу своего Рода! Я, твоя плоть и кровь, забираю ее!.. Да служит Свет силам Тьмы!
Невидимая сила подхватила Катю, вырвав из круга духов черного морока, заставив замереть над черным нефритовым полом.
Время остановилось.
Мама, исчезающая в предрассветном солнце. Тающий облик кошки в отражении. Ярушка. Строгий профиль Могини. И снова мама, проступающая сквозь камни и мрамор.
Темно-синий океан вокруг, мерцающий и бескрайний, как в ту ночь, когда она оказалась отравлена заговоренным кинжалом. Сейчас ее тело приобрело небывалую легкость, будто она сама стала окружавшим ее туманом, смешалась с ним. Тоненькие струйки молочно-белого света безвольно текли из-под ее пальцев, притягиваясь чернильной мглой, сливаясь с ней, пропадая в ее глубинах и убегая в руки Ирмины.
Это было так красиво, что Катя не могла оторвать взгляд.
Голос внутри настойчиво повторял:
– Кто не отрекся от прожитого, верность Роду проявит пусть. Снег не помеха, солнце и ветер, злые туманы, ты помощь не жди… Понимаешь ли ты, о чем эти слова?
«Дальше ничего не будет, – словно разряды молнии пульсировало в висках. – Если Ирмина заберет силу, то я не смогу вернуться домой. Не увижу маму. Никогда».
И это «никогда» – будто удар под дых.
– Катя, не поддавайся… Держись…
Катя зажмурилась и постаралась сосредоточиться на голосе, цепляясь за него как за путеводную нить. Чтобы не сбиться с пути, она даже представила его, как он вьется вокруг. Протянула руку, схватилась за золотистую нить.
«Понимаю, – мысленно ответила ему, все еще любуясь на золотые нити, исходившие от ее рук, – это слова из письма, хранившегося в шкатулке Темного дерева. Там еще есть слова „ввысь вознесется Велесов посох, не усомнись, его силу прими“. Но я уже это сделала, я приняла силу, и посох стал посохом. Но этого мало. Он не действует здесь».
«Я приняла Силу светлого морока, он изгнал Тьму там, в подвале Александрии», – торопилась Катя, чувствуя, как слабеет, как в груди разливается паника, а золотистая нить чужого голоса истончается.
И тут она поняла. Стар говорил, что Сила не имеет цвета. Только два начала важны для всего сущего: Белого не бывает без Черного, а Черного – без Белого. Это две стороны одной и той же медали.
Плавно вращаясь в чернильно-мутном коконе, поддерживаемая невидимой силой и руками духов черного
