дышал и видел мир. Но мысль о том, что Вайпер, возможно, скоро уйдет от меня, не давала мне покоя и сидела занозой в моем разуме.
Эти прекрасные, полные счастья рождественские каникулы пролетели незаметно, но незабываемо. Вайпер и я стали еще ближе друг к другу, а ее родители больше не волновались за нее – я сумел расположить к себе даже ее строгого отца.
Ян был умным человеком, но его ум и жизненный опыт не шли ни в какое сравнение с моими, и он был ошеломлен глубиной моих знаний и аналитических способностей. Кажется, этим я приобрел его благосклонность к себе даже больше, чем любовью к его дочери.
Мать Вайпер была более простой в общении и дружелюбной, но, при разговоре с мужем, упорно называла меня «мальчиком Вайпер», что весьма смешило меня.
Сама Вайпер расцвела, как цветок во время мороза. Эти две недели были временем надежд и нашей любви, но пролетели так быстро, что показались мне одной секундой. Наступила пора уезжать в Прагу и возвращаться в реальность, а значит, наступало время моего признания.
***
– Седрик, мы обязательно ждем тебя летом! Летом в нашем городе просто рай! Все утопает в зелени, повсюду играют фонтаны… В общем, красота! – жизнерадостно сказала мама, провожая нас до такси, которое ожидало нас напротив дома. Отец не смог нас проводить – его срочно вызвали на работу, и мы попрощались с ним еще утром.
За время нашего отдыха в моем родном городе, во мне будто прибавилось жизненных сил. Все-таки родные места и родители сильно влияют на душевное состояние, но я знала, что главным источником моих сил был Седрик – он питал меня своей энергией, и я чувствовала себя самой счастливой девушкой в мире.
Но мы уезжали. Мне было тяжело расставаться вновь, почти на полгода, с моими родителями и с родным городом, в котором я была счастлива, как нигде более, даже в Праге. Но мысль о том, что в Праге со мной будет Седрик, давала мне твердую уверенность в том, что я могла пережить разлуку с родителями без потерь. Порой я думала: как я жила раньше, не зная его? Жила без него? Я существовала, втянувшись в учебу, и только изредка выходила на бессмысленные прогулки с Юлией.
– Я обязательно приеду, если, конечно, Вайпер не пожелает ехать одной, – с улыбкой сказал Седрик моей маме.
– А кто же тогда будет нести мои сумки? – шутливо заметила я.
– Мне будет приятно быть даже лишь вашим слугою, мисс. – Седрик подхватил эту шутливую манеру и элегантно поклонился мне.
– Ах, мистер Седрик, вы так милы! – рассмеялась я, жеманясь как кокетка.
Мама наблюдала за нами, и на ее счастливом лице сияла широкая улыбка. Она полюбила Седрика, и я понимала, что, в отличие от отца, не за его разум, а за то, что он делал меня счастливой.
«Как я рада видеть тебя такой счастливой! – как-то сказала мне мама. – Ты вся сияешь. И несмотря на то, что Седрик немного странный – он очень хороший парень!». «Я знаю, мама» – только и смогла ответить я. Этот разговор стал мне неприятен, когда мама спросила, не повлияло ли богатство Седрика на мой выбор. Я была разгневана этой нелепой мыслью и дала маме довольно гневный ответ, о чем сейчас жалела. Поэтому, при нашем расставании, я отдала ей столько нежности, сколько смогла, а она обняла меня крепко-крепко и тихо сказала: «Будь счастлива». Я поцеловала ее в лоб и села в такси.
Седрик стал прощаться с моей матерью, и она что-то сказала ему, а он с очень серьезным видом ответил ей. Я могла лишь догадываться о том, что они сказали друг другу.
Наконец, Седрик сел в автомобиль, и мы поехали на автовокзал. Некоторое время мы молчали. Я смотрела на пролетающие за окном знакомые дома и деревья и мысленно прощалась с ними.
Седрик тоже смотрел в окно. По его напряженному лицу и нахмуренным бровям я поняла, что он о чем-то размышлял. С тех пор, как он сорвался в тот день, я никогда больше не спрашивала о его припадке и никогда не спрошу – ведь Седрик обещал рассказать мне все в Праге, и я знала, что он сдержит свое слово.
– Давай сходим сегодня на наш мост, – тихо сказала ему я.
– Конечно. Отличная идея, – как-то поспешно ответил он.
Вновь воцарилось молчание. Был слышен лишь шум мотора и тихий джаз, играющий в такси.
– Ты счастлива со мной? – вдруг тихо спросил Седрик, не отводя взгляда от дороги.
Этот вопрос чрезмерно удивил меня, но я улыбнулась, чтобы не показать этого.
– Конечно. Я никогда в жизни не была так счастлива, – тихо ответила ему я.
Седрик ничего не сказал. Лишь продолжал смотреть в окно.
Процедура посадки на автобус прошла безболезненно, и мы ехали в Прагу. Как и в прошлый раз, я заняла место у окна, но мне не спалось – слишком много мыслей было в моей голове. Я размышляла о многом, но почти все мои мысли были связаны с Седриком, который сидел рядом со мной с закрытыми глазами. «Наверно, он уснул» – с улыбкой подумала я. Седрик спал очень крепко, и, кажется, ему не мешали ни громкие разговоры пассажиров, ни крики маленького ребенка на переднем сидении, ни даже мой мобильный, который вдруг противно запищал – это мама желала поинтересоваться, как прошла посадка.
Какая теперь учеба? Все мои мысли были с Седриком. Какие теперь формулы, задачи, примеры, цифры, если в своих мечтах я видела нас гуляющими по Праге или по осеннему парку, усыпанному ковром ярко-оранжевой, багряно-красной и ярко-желтой листвы, хрустящей под каждым нашим шагом? Эта картина всегда ассоциировалась у меня с Седриком, или Седрик с ней – такой же необычный, непредсказуемый и немного холодный, как осенний дождь, мягко забарабанивший по мертвым листьям, срывающий их с деревьев и напугавший прохожих. Но за окном была зима, укрытая снегом: ледяная свобода, озябшие деревья, будто обнимающие себя за плечи, озера, покрытые льдом и ставшие похожими на залежи хрусталя. Все это было прекрасным, но порой мне хотелось весны, чтобы слышать пение ранних птиц, поющих о приходе новой жизни, увидеть воскресшие деревья и новорожденные цветы, почувствовать аромат свежей зеленой травы. Но до весны было еще далеко.
Я посмотрела на Седрика: его голова была немного откинута, глаза закрыты, и на его бледном лице можно было прочитать его сон. Должно быть, ему снилось что-то тревожное, потому что его брови были немного сдвинуты к изящной переносице, и между ними легла морщина. Седрик всегда думал о серьезных вещах, и эта морщина редко сходила с его лица – только
