Её глаза сверкали во мраке — два осколка безумия.
— Позаботься о нём!
Коган растерялся и, наконец, решил, что ослышался.
— Позаботиться о ком, Эста?
— О нём... Позаботься о нём... позаботься... — исступлённо шептала эльфийка. — Поклянись, что не оставишь его!
Полно, да узнала ли его Эстель? Или только услышала доверительную интонацию, ласковые слова? Горе свело её с ума...
— Обещаю, — шепнули предавшие его губы.
Что ему оставалось?..
Лицо Эстель, бескровное, с заострившимися, как у покойницы, чертами, оживила слабая улыбка. Ненадолго, в следующий миг оно вновь сделалось безучастным. Эстель окончательно отгородилась от мира, призывы Когана были для неё неслышны...
(Синар, Добрая Весь. Конец весны 992-го, настоящее)
— Ты исполнил обещание, данное при последней нашей встрече. Теперь позволь мне исполнить хоть сотую часть долга каждой матери — позаботиться о своём чаде.
Когану казалось, будто по нему ударил таран.
— Демиан... Он... Грань и Бездна, кто же мне песка в глаза нас`ыпал?.. Криста!
— Я могла лишь подозревать, — прошептала авалларка. — Но это было слишком похоже на... как это говорится?.. "Выдавать желаемое за действительное"? Я любила Эда как родного брата, если бы он родился у отца и матери... мы все его любили... и потому, как могла, противилась соблазну поверить. Хоть меня и влекло необъяснимо — к нему, незнакомцу... родной крови.
— К счастью, так сочли и иные. Те, кто ненавидел Эджая с той же силой, что мы любили.
— Не время предаваться воспоминаниям. Вот я вся перед вами и готова ответить — на всё... за всё... позже. А теперь к делу. — Ни кажущаяся юность, ни более чем скромный наряд не убавили Эстель Д`элавар властности. Прежние её речи — мягкие, словно бы в приглушённых тонах, обрели уверенность, напор. — Я стала знахаркой, Коган, и недурной. Много лучшей, чем была когда-то хранительницей. Уверена, мэтры употребили все средства. Но те, кто наставлял меня в науке, не обучались в Телларионе и не следуют их догмам и запретам.
Эстель поднесла к лицу ладони, словно пропуская меж пальцев невидимые нити, и сжала их.
— Эти годы не были растрачены впустую. Я спасла многие жизни... Так неужели же мне будет отказано удержать жизнь того единственного, кого я сама привела в этот мир?
Есть лишь сейчас, Коган. Завтра — будет поздно. Отведи меня к... Демиану. — Имя ведьмака она произнесла так, будто слову неловко было на месте иного, непрозвучавшего.
— Я не могу запретить тебе видеть сына. Но знай, что с ним сейчас его наречённая.
— Вот как... Женщина, даже имени которой я не слышала, обладает неоспоримым правом быть сейчас рядом с моим сыном. А я могу лишь просить о милости, — прошептала Эстель безмолвной и словно бы не существовавшей среди них Ясне, на мгновение удержав ту за руку. — Нестерпимо...
— Впрочем, ей ничего не известно о тебе, — тихо произнёс Коган, отворяя дверь. — Сюда.
Но когда Согрейн встал вполоборота, уступая Эстель войти первой, облик её вновь принадлежал бесстрастной лекарке, пришедшей к тому, с кем не связывали ни узы кровные, ни память сердечная, ничего, свыше долга, безликого, безымянного.
И прежде сына она увидела фигуру женщины. Лицо было скрыто переплетёнными ладонями. Незнакомка плакала или просто склонилась от усталости.
Уже в следующий миг молодая женщина подняла голову, что-то почувствовав, и Эстель встретилась взглядом — с ведьмой, наделённой зрением.
***
(Синар, Добрая Весь. Часом позже)
Ночным отдыхом воспользовалась одна лишь Ясна.
Для множества обязанностей, что перешли к Иленгару от Трея, что ещё не возвратился из Хетани, не существовало дня и ночи. А Эстель, Кристалина и Коган словно вернулись на без малого тридцать лет назад, но не было той дружеской лёгкости в беседах, непринуждённости взглядов и жестов.
Никто не остался прежним; всё, что было между ними, усложнилось: на нитях, соединяющих их, завязались новые узлы, иные же запутались или истончились.
Стол был накрыт подобающе статусу собравшихся за ним женщин: нынешнему — авалларской княжны, забытому — эльфийской леди. Вот только первая всегда считала себя скорее воином и ведьмой, для второй жизнь в предместьях Армалины настолько отдалилась, будто и принадлежала не ей, но кому-то другой, давно умершей. И для всех троих обстоятельства не располагали по достоинству оценить яства и в`ина, присланные от щедрот герцога Фэлана за здоровье Демиана.
Эстель приняла из рук Когана тонкостенный бокал и кивнула, благодаря. Погрела в ладонях и коснулась губами посеребрённого ободка. Виртуозно подобранный букет и чуть терпкий, дымно-карамельный вкус — ман`ок для воспоминаний, стёртых и стёршихся.
Кристалина, по-прежнему разутая, с полурасплетённой косой, нахохлившись в кресле, глядела на остывшие угли, и её авалларские черты сейчас смотрелись особенно траурно. Коган, некрасивый, но удивительно притягательный, вызывал у Эстель почти родственные чувства — да, ведь так оно и есть, ведь это он вырастил её сына.
По мышцам растекалось тепло — ах, да ведь она несколько дней почти не спала и вовсе не ела, и даже в минуты дрёмы в ней не расслаблялась взведённая арбалетная пружина. При всём при этом крепкий напиток подействовал предсказуемо и на Эстель с её нелюдской кровью.
Язык развязался удивительно легко.
— Дважды, не считая ночи рождения, вижу сына, и вновь он в шаге от Грани. Не довелось даже испытать своё мужество, чтоб посмотреть ему в глаза...
— Я воспитывал его ведьмаком, Эста, — тихо ответил Согрейн.
— О, и преуспел в том, Коган! С избытком!.. Нет, я не виню тебя, — мне ли винить? не в том, каков он. Мне слишком знакомо это самоотречение. Я видела его — в Эджае...
(Осень 963-го)
— Отходим! К порталу! Живо!
— Их слишком много...
— Могли остаться люди. Проверим все дома.
— Оставаться здесь — самоубийство!
— Какие, к нарлагу, люди?! И мы тут все рядком поляжем... ни за грош!
Небольшая группа слаженно отступала к порталу, подпитываемому напрямую из Теллариона, отбиваясь от наседающей нечисти. Столько тварей за раз не приходилось до сей поры видеть ни одному из отряда.
Всё случается впервые...
С самого начала всё выглядело необычно; этот беспрецедентный всплеск активности... Непрогнозированно, в самый обычный день, слякотный и бесцветный, каких семь на неделю выпадает в месяц стихий.
Антариесские твари остервенело бросались на отходящих магов, гибли десятками, но не оставляли попыток добраться хотя бы до одного ведьмака, отрезать до товарищей и растерзать. И для привычных ко всему мужчин нечисть словно бы сорвалась с цепи. Даже для порождений тьмы осаждавшие их чудовища были ненормально кровожадны.
Эджай сбился с ровного шага, преодолел по инерции ещё пару футов и замер. В его мире не пробегала холодной позёмкой вдоль позвоночника смертельная опасность, не слышны были крики товарищей, не хлюпала под сапогами жидкая грязь, размешанная пополам с кровью и вываленными внутренностями. Не существовала в нём и вырезанная под корень деревня, и осклабленные морды, щелкающие челюстями едва ли не над ухом. Словно происходило не с ним... с кем-то незнакомым и совершенно безразличным ему.
Эджай рванул удерживающие наруч ремни — кожу под ним зажгло, закололо сотнями глубоко вогнанных в плоть игл, когда золотой рисунок на запястье нестерпимо вспыхнул и исчез. Но то были лишь булавочные уколы по сравнению с той Бездной, что водворилась в его душе. Когда осознал, что отныне один в Пределе.
— Эстель!.. — позвал он.
Один крик, громче и отчётливее других. Эджай обернулся, механически, как голем. Тело — земное, стойкое к боли тело — помнило нужные движения.
