class="p1">На несколько мгновений матушка Этера опешила от моей дерзости. А я глядела с вызовом в темные глаза, на дне которых медленно разгорался гнев.
– Ты не посмеешь, – прошипела она и перехватила мою кисть. Сжала так, что захотелось вскрикнуть. – Надень обратно. Немедленно!
– Я не стану, – упрямо мотнула головой. – Вы не можете меня заставить.
– Не могу? – от ядовитого меда в голосе по спине прокатились мурашки. – Девочка, ты плохо меня знаешь.
Мы сверлили друг друга взглядами, и с каждым мигом я чувствовала, как меня все сильнее тянет к земле. Что я гнусь, как дерево под бурей, а воля к сопротивлению тает, как воск.
– А вот я тебя знаю достаточно хорошо.
И взгляд – многозначительный. Долгий. Выворачивающий внутренности, обнажающий тайные мысли.
Я сжала зубы так, что заболела челюсть. Не отводить глаз, не показывать страха…
– Знаете. И потому позвольте не участвовать в ритуале.
Матушка Этера отпустила руку, и я потерла ноющее запястье.
– Не позволю. А будешь спорить, и все узнают твой секрет.
Я видела горные обвалы. Слышала оглушительный скрежет камней. Видела, как сходит лавина, сметая по пути все живое, и сейчас этот ужас развернулся в моей голове. Мурашки понеслись по коже, приподнимая крохотные волоски.
Не может быть. Просто не может! Неужели Верховная каким-то образом узнала обо мне и Ренне?
Казалось, в углах святилища скалят зубы уродливые подгорные духи. Тянут ко мне острые когти, норовя сорвать одежду и утащить в немыслимые глубины. Вытянуть душу, сожрать тело. Воцарилась такая тишина, что я услышала отчаянный стук собственного сердца.
– Вы лжете. Нет у меня секретов.
– Не лгу. Знаешь ведь, что не лгу.
Она расправила юбку и подошла к алтарю. Уперлась в него ладонями и сгорбилась, будто на плечи опустили гранитную плиту.
– За каждую ошибку рано или поздно придется расплачиваться. И ладно, если тебе. Но если платить придется кому-то, кто тебе близок, дорог? Обидно и больно, не так ли? Вижу, теперь ты понимаешь. Ты всегда была умной девочкой. Ну же, не разочаровывай меня.
Вкрадчивый голос проникал в самое мое естество, терзал, превращая в ошметки. Кровь пульсировала в глазах, пространство вокруг заволокло мутным туманом.
– Не противься, не делай хуже.
Хотелось возразить, защитить себя и все то, что я так бережно хранила, но силы и выдержка покинули меня. От озноба застучали зубы.
– Иди, Рамона. Не искушай судьбу, – молвила Верховная устало. – И поверь, Ольд не достоин твоей жалости. Если бы ты оказалась на его месте, он первый бросил бы в тебя камень.
Я сглотнула вязкую слюну, бросила взгляд на очелье, которое сжимала в руке. Кровавый камень налился алым светом, горел так, что стало больно глазам.
Не говоря ни слова, не помня себя и почти ничего не видя, я двинулась к выходу. Ноги подгибались – я едва не врезалась в стену. Страх гнал прочь, мысли путались, и я отчаянно искала опору внутри себя – и не находила. Она треснула под несгибаемым авторитетом и властностью Верховной.
Матерь Гор, милостивая, что же со мной будет?
А дальше все завертелось, закружилось, смазалось пятном. Мгновение назад я стояла перед зеркалом, надевая жреческое платье. Водила пальцами по розовым отметинам на шее – следам страсти, что оставил на мне Зверь-из-Ущелья.
Теперь их надежно прятал высокий ворот.
В пещере под горой тускло горели светильники, журчала подземная река, а вот камни молчали, предчувствуя недоброе. Не сияли огоньки цинний на потолке. В этой зале я еще не была, и теперь понимаю, почему. Много лет у нас не было повода кого-то карать.
Я вошла едва ли не последней. Дрожала как осиновый лист. Зубы отбивали дробь, по спине, несмотря на холод, катился пот.
Ольда, бледного как смерть, поместили в центр шестигранника, в хрустальную клетку из голубого берилла. Он то озирался затравленно, то стискивал прутья – острые грани ранили пальцы, и кровь стекала по прозрачному камню тонкими ручейками.
Жутко было видеть гордого и властного мужчину таким. Среди девяти старейшин он был негласным лидером, несмотря на возраст. Ему едва минуло сорок – время не добавило ни седин, ни дряблости. Подтянутое тело с могучими плечами и сильными руками, упрямый подбородок, низкий уверенный голос. Ему было, чем очаровать лестрийку.
– Роран! – вцепившись в прутья и раня ладони, закричал Ольд. – Роран-предатель! Я ведь считал тебя другом!
Мужчина бросался на решетку грудью, тщетно пытаясь разбить бериллиевую тюрьму. Но все его крики, все мольбы разбивались о бесстрастное лицо отца. Тот будто превратился в статую, но, кто знает, какие мысли на самом деле бродили в его голове.
– За что?! За что?! Не смейте! Вы не имеете права отбирать мой Дар!
– Ты его недостоин, – обронил отец и отошел на шаг, к остальным старейшинам. Они стояли ровным рядом, опрокинув на лица капюшоны – просто духи возмездия во плоти. Судят своего товарища так, будто никогда даже мыслей греховных не допускали, и от этого было мерзко.
А на меня вдруг обрушилось понимание: что, если мой родной, мой холодный, но все равно любимый отец завидовал Ольду? Ведь к нему прислушивались больше, а отец всегда был слишком честолюбив. И теперь, когда Ольд будет подвергнут суровому наказанию, когда его имя покроет несмываемый позор, фигура отца выдвинется вперед. Не этого ли он хотел, когда отправлял людей шпионить за бывшим другом?
Казалось, я влезла в шкуру наказуемого и чувствую его боль и отчаянье. Видела себя в клетке – с обезумевшим взглядом и всклокоченными волосами, я рвалась на волю, как птица, и кричала, кричала, кричала!
Голова кружилась, перед глазами плясали пятна. Руки отказывались повиноваться, когда Верховная сунула мне ритуальный нож из кровавого камня.
– Туда встань, – указала на блекло горящую хрустальную плиту.
Она знает мой секрет… Знает… Знает!.. Но по какой-то причине молчит, ждет подходящего момента, чтобы обличить меня. Я у нее на крючке.
Я ощутила жгучий прилив ненависти к матушке Этере и представила, как лезвие ножа входит ей между лопаток. Эта мысль меня испугала – я никому и никогда не желала смерти.
Кроме меня и Верховной здесь были еще четыре жрицы, среди них Инира, которую я заменила в храме у Извилистой, и Лаара. Последняя окинула меня осуждающим взглядом и отвернулась. Что ж, если я ей неприятна, пусть не глядит. А вот Инира нервничала, как и я. Наши взгляды на миг встретились, случился безмолвный разговор. Сейчас я не узнавала ту девушку, которая вечно путала сережки, и с которой мы беззаботно болтали, сидя за одним столом
