об этом. – Он поднял шкатулку. – Ты не сможешь ее продать, даже если выковырять камни и пытаться сбыть по одному.
– Да забирай хоть себе, хоть отправляй короне, не знаю, как это делается, – отмахнулась я.
Красивая штука и дорогая, но мне от нее никакого прока. В блокадном Ленинграде золото меняли на хлеб. Едва ли мне грозят голодные времена, но картофелина полезней, как ни крути. Трактирщице пытаться сбыть с рук золотую шкатулку с драгоценными камнями – все равно что бомжу продавать новенький «мерседес». Покупателя не найдет, только привлечет ненужное внимание. Картошка – другое дело, никому не отдам, моя прелесссть! Я придирчиво оглядела ее со всех сторон и не нашла изъянов. Небольшая – с половину моего кулака, ровная, крепкая. В воде, похоже, пробыла недолго, не успев испортится.
– Хочешь сказать, что это, – интонация его тоже была непередаваемой, – для тебя дороже золота и драгоценностей? – Альбин протянул руку, и я отскочила, пряча картофелину в карман. Пусть только попробует отобрать!
– Конечно дороже! – воскликнула я.
Вареная картошка с квашеной капустой. Картофельное пюре. Драники. Тушеная картошка с мясом. С грибами. Жареная картошка, с жареным же луком или без, кто как любит. Пирожки во всем их разнообразии. Запеканка – из пюре или порезанной ломтями картошки. Не говоря уж о супах.
И самогон, к слову. Хотя самогон и из пророщенного зерна можно ставить, в нем образуется достаточно сахаров. Но это дело далекого будущего, если я до него доживу, само собой. Впрочем, как и до все остального. Едва ли из одной картофелины, даже если я ее размножу, уродится столько, чтобы хватило на посадку и на еду в первую же осень. Ничего, я терпеливая.
– И что же это такое? – спросил Альбин.
– Картошка. Картофель, – поправилась я. – Корнеплод, как морковка или свекла. Только другая. Очень крахмалистая и…
Он нахмурился, точно потеряв нить соображения, и я попыталась объяснить:
– Крахмал – это то, что придает хлебу сытность. – Кажется, яснее не стало, и потому я решила, что нет смысла лезть в дебри, в которых я сама не слишком разбираюсь. – Словом, эта штука, картофель, растет в… – Как же там говорил Эгберд? – На восточных берегах Индии, тех, что недавно открыли. Видимо, корабль, что налетел на скалы, вез ее оттуда. Или привезли оттуда и передарили кому-то, неважно. Только, если я ничего не путаю, картофель сейчас считается красивым цветком для клумбы. А это еда, сытная еда.
– Что ж, – произнес Альбин, – иногда еда в самом деле дороже золота. Забирай.
– Правда?! Спасибо!!! – Я аж подпрыгнула, ну прямо как в детстве, когда дед мороз приносил под елку подарки. А потом, не удержав восторга, повисла у Альбина на шее.
Я хотела поцеловать его в щеку, но не тут-то было. Его пальцы скользнули мне в косу на затылке, разворачивая голову, а губы впились в мои. Вырываться я и не пыталась – прильнула всем телом, разом забыв обо всех корнеплодах на свете. Обвила руками шею, перебирала волосы, ласкала губы. Перестало хватать воздуха, шум в ушах заглушил шум моря, но мне было все равно.
Не отрываясь от моих губ, Альбин опустился на камень, устроил меня верхом у себя на коленях. Легонько потянул за волосы, заставляя отстраниться. Запрокинув мою голову, начал спускаться поцелуями по шее. Подхватил под лопатки, приникнув к груди. Я застонала – даже сквозь ткань это было слишком. Слишком остро, слишком хорошо. Между ног собиралась горячая тяжесть, и я сильнее вжалась в Альбина там, где наши тела соприкасались, там, где ощущалось его желание.
Он выпрямился, заглядывая мне в лицо, и под этим жарким, полным желания взглядом мне стало все равно, что будет дальше. Я сама потянулась к нему, целуя губы, играя языком, прикусывая. Ладони Альбина скользнули мне под юбку, оглаживая ноги, а потом его рука оказалась у меня между бедер, палец нашел чувствительное место, и меня затрясло, словно током пробило.
Его губы продолжали целовать мои, заглушая стоны, рука – сжимать грудь, а внизу творилось вовсе что-то немыслимое, я извивалась у него на коленях, пока напряжение, что росло внутри, не выплеснулось, тело свел спазм, а потом я обмякла в его объятьях. Я прижалась лбом к его лбу, не совсем понимая, что случилось, волна незнакомых ощущений оглушила, проволокла за собой, будто настоящее море, оставив растерянно переводить дыхание.
Альбин взял мою руку и положил туда, где до сих пор ощущалось его напряжение. Я ойкнула, окончательно растерявшись – никогда не думала, что там такое большое. Ладонь Альбина накрыла мою, но не заставляя, а словно выжидая что-то, а глаза его так близко от моего лица казались вовсе бездонными, и в них ничего невозможно было разобрать.
– Что мне делать? – прошептала я.
Его рука чуть сдвинулась, подталкивая мою. Я погладила, сначала самыми кончиками пальцев, потом, осмелев, всей ладонью. Альбин неровно выдохнул, пальцы его сжались на моих, заставляя сквозь ткань обхватить то, что под ними, и под рукой запульсировало. Я отдернула ладонь, ощутив липкую влагу.
– Прости, – выдохнул Альбин, вытирая мою ладонь о свою штанину.
– Ничего. – Мне в самом деле не было неприятно. Просто все казалось таким странным и непонятным… – Это ведь значит, что тебе было хорошо?
Он тихонько рассмеялся.
– Да… это значит, что мне было хорошо. Это самая горячая благодарность, которую я когда-либо получал.
Я зарделась, рванулась слезть с его коленей, но Альбин не позволил. Взял мое лицо в ладони, поцеловал лоб, ресницы, кончик носа, очень нежно коснулся губ.
– Не убегай. У меня злой язык, но я не хотел обидеть.
Вздохнув, я прильнула к нему, устроила подбородок на плече, прижимаясь щекой к щеке Альбина, улыбнулась непонятно чему, когда щетина кольнула кожу. Альбин погладил меня по голове, потерся щекой, точно довольный кот.
– Вот и поговорили, – хмыкнул он.
– Это так называется? – не удержалась я от ехидства.
Не у одного Альбина тут злой язык, хотя мне до него далеко, конечно.
Он покачал головой, не выпуская меня из объятий.
– Я думал, что смогу уехать, если не получу ответов. Не смогу. Точнее, смогу. Я смогу жить без тебя, но не хочу. Не понимаю, как так вышло.
Он замолчал, я тоже молчала, не зная, что сказать. Хотя, кажется, наши руки и тела продолжали говорить, не произнося не слова.
– И все же хотел бы я понять, кто ты, – сказал, наконец, Альбин. – Если бы Джек не сказал, что знает тебя много лет, я бы решил, что ты леди, невесть зачем решившая поиграть
