в трактирщицу.
– Я не леди. Никогда ей не была.
Горькое зернышко обиды проснулось внутри. Если я интересна ему лишь потому, что Альбин видит во мне леди… Не могу и не хочу притворяться кем-то другим.
– Ты держишься как леди. Обращаешься как к равным к Эгберду и его парням, а ведь они рыцари. Ко мне. Не боишься.
– А я должна тебя бояться? – Я отстранилась, заглядывая ему в глаза.
– Нет! – воскликнул он, притянул к себе, словно я в самом деле намеревалась испугаться и убежать. – Нет, не должна. Но это так странно.
Я кивнула, начиная понимать. Я выросла и всю жизнь общалась с более-менее равными себе, никогда не имея дела с по-настоящему сильными мира сего. Но здесь разница между такой, как я, и тем же Эгбердом, который, хотя и не имел титула, но оставался сэром, рыцарем, была непредставимой. А я по привычке говорила с ним, как, скажем, с друзьями родителей – признавая старшинство, и только.
Альбин… с ним в самом деле «все сложно», как пишут в статусах «Вконтакте». Формально он ничем не лучше меня, даже ниже на ступень. Незаконнорожденный, он никогда не унаследует ничего из имущества отца. И все же – он сын герцога. И если тот все-таки добьется разрешения усыновить бастарда, между нами разверзнется пропасть.
Я не стала думать об этом. Даже моей короткой жизни хватило, чтобы понять: «потом» может и не наступить – достаточно лишь такой малости, как подвернувшаяся под ногу чужая вещь. Что будет, то будет, даже если когда-нибудь мне придется пожалеть о собственной несдержанности.
– Говоришь и действуешь, как мужчина, – продолжал он. – Знаешь, что хочешь, и добиваешься этого. Женщины так себя не ведут. – Я рассмеялась, и Альбин добавил: – Или обычно хорошо притворяются. Леди и вовсе делают вид, будто не имеют собственных мыслей. Вчера леди на твоем месте сказала бы не «надо сделать так-то», а «не сомневаюсь, господа, что вы прекрасно разбираетесь в ранах и знаете, как правильно поступить».
Выходит, я еще и невежа.
– Я так не умею.
– Да, я понял. И очень этому рад. Сэр Максимиллиан вчера сказал, что на кишке была рана, небольшая, но если бы Эгберд заправил ее обратно, как намеревался, содержимое кишечника бы разлилось в животе, отравив все внутри. Он ничем не смог бы мне помочь, когда доехал, разве что избавить от мучений.
Я содрогнулась – увиденное вчера встало перед глазами, точно наяву. Как папа всю жизнь имел дело с чем-то подобным и не рехнулся? Неужели к такому привыкают? Теперь уже я вцепилась в Альбина – удостовериться, что он из плоти и крови, и реально именно настоящее. Он, кажется, понял. Погладил меня по спине.
– Все хорошо. Теперь точно все будет хорошо, надо лишь восстановить силы. Но откуда ты узнала такие вещи? Про зарытый в землю кувшин, в котором пекут лепешки на востоке? Про недавно открытые берега Индии и картопель. Кто ты?
– Картофель, – поправила я. – Хотела бы я сама знать, кто я.
– Как так?
– Я умерла, Альбин. И Ева умерла. Не знаю, как объяснить.
Он отстранился, встревоженно глядя мне в лицо. На миг показалось, что он сейчас коснется моего лба, проверяя, нет ли жара. Я невесело улыбнулась.
– Только экзорцистов не вызывай. Вдруг поможет, и я умру окончательно?
– Не стану, – неожиданно серьезно ответил он. – Даже если ты в самом деле демон, мне плевать.
– Ты только что говорил, что не примешь ничего из рук той, кому не веришь.
– Но я ничего не говорил о демонах. – Он усмехнулся и тут же снова стал серьезным. – На самом деле я не думаю, что ты демон. А еще вижу, что ты в самом деле пытаешься объяснить. Захоти ты солгать, придумала бы что-нибудь связное и убедительное. Потому я тебе верю. Стараюсь понять, но, кажется, пути Господни недоступны моему разумению.
– Только ты не начинай нести эту чушь про божью посланницу, как Фил! – не удержалась я.
– Ну уж нет! Перед божьей посланницей можно только смиренно преклоняться, а у меня на тебя другие планы! – Он притянул меня за затылок, явно и недвусмысленно объясняя, какие именно.
Когда я смогла, наконец, оторваться от его губ, не сразу удалось вспомнить, о чем мы говорили до того. Альбин погладил меня по щеке и сказал:
– Попробуй сначала. Я не буду перебивать и переспрашивать, как бы невероятно все ни звучало, потому что все более-менее правдоподобные объяснения я перебрал, и они не подходят. Значит, остается только невероятное.
– С начала, говоришь. – Что ж, попробую. – Я родилась в двадцать первом веке от рождества Христова, в мире, где никогда не было магии…
Альбин слушал. Внимательно, не перебивая и не переспрашивая, как и обещал, хотя видно было, что это нелегко ему дается. Но, похоже, он всерьез решил поверить в десяток невозможностей до обеда и потому молчал, пока я рассказывала, как споткнулась в темноте, как пришла в себя в его спальне и не сразу сообразила, где нахожусь. Как удирала, не понимая, что происходит, и про память настоящей Евы, которая мне досталась. Про давнее желание стать историком, родителей-врачей, научивших меня химии и первой помощи, и факультативные занятия в колледже. Наверное, этот рассказ нельзя было назвать связным, и я вглядывалась в лицо Альбина, словно от его реакции зависела моя жизнь – хотя так и было отчасти. Решит, что я ведьма, и поминай как звали.
– Неисповедимы пути Господни, – задумчиво повторил Альбин, когда я закончила. Наверное, я переменилась в лице – вовсе не устраивало меня смиренное преклонение, потому он добавил:
– Нет, я верю, что ты человек. Но подобное тому, что случилось с тобой, не происходит каждый день, и как тут не задуматься – неужели он привел тебя сюда только ради того, чтобы сохранить мою жизнь? Или тех троих, что оказались рядом с тобой? Я бы не стал нанимать людей ради той Евы, что пришла ко мне.
– Но нанял ради той, что сбежала?
Он рассмеялся.
– Выходит, что так.
– Так ты мне веришь? – переспросила я. Почему-то очень важно было услышать прямой ответ.
– Верю. Ты очень дорога мне, Ева. Не понимаю, как так вышло, но это так.
Я обняла его, прижавшись щекой к щеке. Не знаю, сколько мы просидели так, просто греясь в объятьях друг друга. В реальность вернул свист откуда-то сверху и крик.
– Гости!
Я подхватилась, заливаясь краской.
– Извини, я…
Вот ведь принесло кого-то! Надеюсь, они просто
