столько обнаженной муки. – Говори, зачем убили мой народ!
Человек не ответил. И мог ли ответить? Он и языка Кадуана не понимал. Из его открывшегося рта хлынула кровь. Прутья сжимали ему горло.
– Зачем вы это сделали?
Лицо человека покрылось цветами, бутоны распускались на глазных яблоках.
Наша разделенная на двоих магия шла на убыль – утекала слишком быстро и горячо. Моя кровь собралась на полу лужей. Я пошатнулась.
Кадуан взглянул на меня. Отвлекся на долю секунды, но хватило и того.
Магия человека восстала раньше его волной смертельного голубого света. Она рванулась к нам, и я, не задумываясь, заслонила Кадуана собой, выплеснув остатки силы в нашу магию, в движение клинков, в…
Золотое пятно, обдав теплом, прошло у меня над правым плечом, и человек мешком осел на пол с кровавым месивом на месте лица.
Возле нас опустилась золотая сова. Заклубился дым, и вот Ишка предстал в своем обличье. Разгром он удостоил лишь мимолетного взгляда – людей, пронзенных сучьями, задушенных листьями, – и обратился к нам:
– Мы вас искали. Ашраи с Сиобан ведут уцелевших к восточной окраине. Идем.
– А это все бросить?
Собственный голос казался мне чужим.
– Селению конец, – ответил он. – Нам его не спасти.
– Нет! – прорычала я. – Не говори, что надежды нет.
Мне хотелось рычать, вопить, рыдать. Хотелось перебить их всех до последнего и самой лечь следом. Но нет. Здесь нечего было спасать. Мы уйдем, оставим кости павших на костях городка, как оставляли уже дважды.
– Эф… – Ишка, озабоченно морща лоб, приблизился ко мне.
Но опомнилась я, увидев лицо Кадуана. Не помню, чтобы хоть раз на нем отражался такой испуг.
«Что такое?» – хотела спросить я.
А потом опустила взгляд себе на живот, на промокшую от крови одежду.
Как упала, не помню.
Первый раз я принял командование в двадцать один год. Мне дали тогда в подчинение ровно тридцать солдат, повелевающих магией. Жалкий сброд – новобранцы, почти не обученные, многие даже не управляли своей магией, что было смертельно опасно. Я думал про себя: «Ну вот. Моя военная карьера кончается, не начавшись». Потому что я ничего не мог сделать для этих людей. Хоть ты лопни.
Оказалось, я ошибался. Месяц, два, полгода упорных учений, и мы с ними перековали железо в сталь. Я наслаждался каждой минутой. Да, меня одолевало честолюбие – я стремился к почти недостижимой цели. Но сильнее честолюбия была радость изучать своих солдат так же, как они изучали меня, и помогать им превращать понимание в умение, а умение – в мастерство.
Каким я был наивным. Я забывал, чему их учу. Сколько из них еще живы сегодня? Теперь мне ясно, как это мерзко – создавать орудия проклятого Вознесенными мастерства, только чтобы отправить их на слом.
В то утро, муштруя свою команду, я думал об одном: я получил хороших бойцов и сделал из них неподражаемых. В моих мыслях не было гордости. Слишком близко подступило прошлое, и шепот Илизата еще звучал в ушах. Показанные им видения стояли передо мной день напролет, не стряхнешь.
Объявив перерыв, я, взмокший от пота, опустился на табурет и стал тереть глаза.
Вознесенные, Макс. Соберись!
– Макс, тебе плохо?
Меня вернул к действительности голос Мофа. Подняв глаза, я наткнулся на его взгляд и слишком поспешно отвернулся. Не сдержал грязного словца.
– Что? – с тревогой переспросил он.
Я зажмурился. Несколько секунд отгонял образ Мофа, каким увидел его в Илизате. Когда я взглянул снова, он выглядел как ни в чем не бывало. Гладкая, необгоревшая кожа, цел и невредим.
Со-бе-рись!
– Ничего, – сказал я. – Ничего. Иди отдыхай.
Я поднялся, прошел к двери, прислонился и попробовал взять себя в руки. В голове так стучало, что я услышал шаги, только когда они приблизились вплотную.
– С возвращением, – сказала Нура. – Смотрела ваши учения. Должна отдать тебе должное. Они хороши.
– Мне всегда не по себе от твоей лести. Все кажется: опусти глаза и – увидишь торчащий между ребрами нож. К тому же они и до меня были…
Я повернулся к ней и запнулся на полуслове.
Ее я тоже видел в Илизате. Она ползла ко мне, обгоревшая, изломанная – такая, какой была в Сарлазае.
Я отвел глаза:
– Они и были хороши.
Я совладал с голосом, и все же Нура смотрела озадаченно.
– Вознесенные, Макс, что случилось?
– Ты о чем?
– Обидеть хочешь? Я тебя двадцать лет знаю.
Я с усилием поднял на нее глаза. Илизатское видение пропало, но у меня и без магической тюрьмы в голове хватало кошмаров. А эта картина даже кошмаром не была. Это было воспоминание.
– Ничего, – сказал я. – Просто устал.
Я знал, что она мне не поверила. Но наши с ней отношения в основном и строились на умолчании правды, так что она, не настаивая больше, достала из кармана бархатный мешочек:
– Вот, нашла для тебя кое-что.
Я, замешкавшись немного от удивления, взял мешочек. Багровая ткань была измята и вытерта. А когда я, открыв, извлек содержимое, у меня перехватило горло.
– Оно твое, – сказал я.
Я хмуро рассматривал лежащее на ладони серебряное ожерелье тончайшей работы с драгоценной подвеской-амулетом. Камень походил на осколок ледяного кристалла – твердые углы, острые грани и мерцающие внутри красные искорки. Лед Морриган – редкий камень с юга.
Ожерелье моей матери.
– А должно быть твое, – сказал Нура.
– Она тебе подарила.
– С тех пор многое изменилось. – Что-то мелькнуло в ее лице и скрылось за сухой усмешкой. – Теперь она бы, наверное, решила отдать тебе. К тому же я… давно его не ношу. Оставь, подаришь когда-нибудь дочери.
Я молчал.
Я отчетливо помнил тот день, когда мать сделала Нуре этот подарок. Мы, тогда подростки, на несколько недель вернулись домой в отпуск. И впервые увидели, как бабушка Нуры не может вспомнить ее имени. Нура ни слова о том не сказала, как я ее ни тормошил, но я понимал, как пусто ей стало без последнего родного человека. Мы уже собирались вернуться в Башни, когда мать подозвала Нуру и вложила ей в руку ожерелье.
«Оно сотни лет переходило у нас в семье от матери к дочери. Лед Морриган создан в какой-то негостеприимной области мира. Можно было бы огранить его более традиционно, но мне он нравится таким, незаконченным. – Мать чуть заметно улыбнулась Нуре. – Мне в нем видится своя красота. В его непохожести. В том, что он такой острый».
До тех пор я не видел Нуру плачущей и в тот
