день не увидел. Но видел, как ей трудно было сдержать слезы – как часто она моргала, как хрипло звучал голос.
«Я не могу его взять. Отдай Мариске, или Шайлии, или…»
«Мне кажется, оно пойдет тебе», – мягко остановила ее мать, и Нура надолго замолчала, а потом горячо обняла ее.
Чуть позже, когда мы уже распрощались, мать отвела в сторону меня.
«Присматривай за ней, – тихо попросила она. – Мы ей нужны, этой девочке».
В то время я приписал ее слова доброте к одинокой сиротке. Но, оглядываясь назад, гадал: может, мать уже тогда видела в ней это? Чем она могла стать, если оставить ее расцветать одну в темноте.
И сейчас, глядя на ожерелье, я слышал слова матери.
Но, несмотря на все, мне казалось неправильным его принять. Нура в тот день, в сущности, тоже потеряла семью. И ожерелье, может быть, осталось единственным, что связывало ее с родными. Я это понимал, пусть и неправильно.
Я вернул ожерелье в мешочек и протянул ей:
– Оно твое. А мне все равно не нужно.
Нура колебалась.
– Правда, – сказал я. – Не нужно.
Она неохотно опустила мешочек в карман, а взглядом все шарила по моему лицу.
– Я слышала, вы с Тисааной побывали в Илизате, – тихо сказала она.
– Глаз с меня не спускаешь? – фыркнул я.
– Думала, ты из тех, кто туда ногой не ступит.
– У нас были вопросы. Только и всего.
– Вардир безумен. От разговоров с ним толку не будет.
Вздох сквозь зубы.
– Так и есть, – пробормотал я.
Меня все не оставляла бессильная досада. Уж если он не ответил, у кого искать ответа?
– Терпение, Макс, – пробормотала Нура. – Она выпутается, нужно только время.
Терпение! Какой смысл терпеть? Не было у нас времени. Времени ни на что не осталось.
Но сказать этого я не успел, потому что воздух прорезал крик:
– Генерал Фарлион!
К нам быстро шагал Зерит. Выглядел он еще хуже, чем в нашу прошлую встречу несколько дней назад, но по-настоящему меня ужаснуло дикое бешенство на его лице. В его руке блестел металл.
Когда я разглядел, что это, сердце остановилось.
Ожерелье. Ожерелье из бабочек.
– У нас серьезное осложнение, – сказал Зерит.
Мне снилась черная стена. Блестящая, как стекло или мокрый камень, заслоняющая все перед глазами. В ней отражался силуэт, но рассмотреть его никак не удавалось, даже подойдя вплотную и упершись в стену ладонью.
Кто-то звал меня – звал незнакомым именем, на непонятном языке. Призрак, никак не дающийся в руки.
Как высокая трава под пальцами. Туда-сюда. И опять…
…Ты однажды спрашивала, по чему я тоскую. Тогда у меня не было ответа. «Тосковать» – непонятное слово…
Колебание трав стало неровным, словно воспоминание распадалось. Кончики травинок тронули мне ладонь. Отступили. Опять. Вернулись. Снова.
…А теперь я понимаю. Тосковать – значит оплакивать. Я знаю, что оплакиваю. Но страшнее всего, что не могу вспомнить почему. Одно знаю: то, что когда-то было целым, теперь – груда разрозненных осколков…
Равнина растворилась. Я своими костями чувствовала тупую назойливую боль Решайе.
…А иногда я ловлю самый краешек, будто задеваю нити бахромы. Мне кажется, я помню солнце…
Утешительное солнечное тепло коснулась лица, на висках проступил пот.
…Может быть, когда-то мне был знаком запах дождя…
Солнце так же внезапно сменилось дождевой дымкой. Запахло влажной землей.
…А может быть, когда-то – даже прикосновение другой души…
Дождь прошел. Его сменило другое чувство – рука в моей руке, теплая кожа, биение жилки под ней.
…Но все это лишь тени теней. Может, это и не моя память. Может, она принадлежит не мне…
Теплое прикосновение пропало. Возникла боль. Вспышка белизны, белизны, белизны. Мелькнули золотые волосы. Зеленые, как мох, глаза.
Кто-то смотрел. Кто-то звал. Кто-то искал. И я ощутила, как Решайе отпрянул от ужасных воспоминаний, а больше всего – от нежности; больше всего его страшила эта нежность.
«Почему? – спросила я. Я не понимала. – Почему ты боишься того, чего больше всего желаешь?»
…Меня пугает не опасность…
«А что?»
…Может быть, я теперь слишком далеко от того, что было… – Его голос звучал тихо. По-детски. – …Может быть, я не хочу, чтобы меня нашли…
Дыхание, невнятное имя, протянутая рука. Я чувствовала все это близко, как никогда, – так близко, что шевелились волоски на загривке.
Я обернулась и…
И проснулась.
Что-то теплое стекало по щеке. Кровь? Все болело. Я ничего не видела. Слышала голоса, но слова сливались в сплошную невнятицу. Мне потребовалось усилие, чтобы разобрать, где верх, где низ. Мысли расплывались в кашу.
Я попробовала нащупать рану, а оказалось, плечи болят оттого, что руки выкручены за спину и связаны в запястьях. И повязка на глазах. Меня ослепили. Оглушенный Решайе мыкался в глубине сознания.
Воспоминания возвращались кусками. Старуха с внучкой. Я захожу к ним. Жаркое в кастрюле. Руки у меня на горле. И…
«Я для них на все готова. На все».
Они меня отравили. Выдали.
Понимание вошло в меня лезвием ножа. Все затопила мысль, что меня предали. Решайе вцепился в нее:
…После всего, что ты для них сделала? Чем пожертвовала для них. Предатели!..
«Нет. – Я, давясь, глотала обиду и гнев. – Нет, сейчас важно другое».
Но Решайе обнажал все, что я так старалась скрыть.
…Меня ты не обманешь… – шептал он.
Рядом были люди. Сколько? Я выпустила из сознания щупальце, пошарила вокруг, ловя мысли, присутствие. Но магия во мне пугающе молчала, словно мир отгородился от меня стеной, отзываясь только немым звоном под черепом.
Одурманили храксалисом? Нет, ощущение другое, словно магию не подавили, а сковали. Даже Решайе казался далеким, как бы загнанным в глубину сознания и запертым там.
Я попробовала поднять голову. Мышцы не слушались.
Голоса смолкли.
– Она очнулась, – сказал мужской голос.
– Нечего ее бояться, – ответил женский, тихий и гладкий. Похоже, говорившей было за шестьдесят. – Теперь она никому не повредит.
– Я и не боюсь. Просто… любопытно.
Медленно приблизились шаги.
– По тому, что о ней наговорили, я ждал…
– Демона?
– Просто она выглядит такой безобидной.
– Эта безобидная малютка убила сотни ваших, – ответила женщина, и слово «сотни», несмотря ни на что, больно укусило меня.
Неужели я отняла столько жизней? Не может быть. Я так старалась не убивать. А с другой стороны, мало-помалу могло накопиться? Сражения, сражения, одно за другим, и небывало малые потери все складываются…
Я отогнала эту мысль.
– Была бы благодарна, – произнесла я, – если бы вы убрали это у меня с лица. Будьте добры.
В горло словно
