Змеи выползают из мешка, обматываются вокруг ее шеи, ныряют под одежду. Слово прокатывается по комнате гулким эхом. «Умрет. Умрет. Умрет».
— Что ты с ней сделал? — обращается Линден к отцу. Я закрываю глаза, чтобы не видеть, что происходит с Линденом. Плоть стекает с его черепа, яркие зеленые глаза выкатываются из орбит. — Сколько она уже здесь находится? Почему мне не сказали?
— Я работаю над экспериментальным лекарством. Оно подстегивает иммунную систему. По сути, как витамин С. Но побочный эффект — небольшие галлюцинации.
Слишком близко! Голос Вона подобрался ко мне слишком близко. Куда бы я ни пошла, он постоянно подбирается слишком близко. Вон всегда находит меня с помощью маячка, который вшил мне в ногу. Он может затащить меня к себе в лабораторию, как рыбу, пойманную на крючок.
— Видимо, она как-то освободилась от фиксаторов… — размышляет Вон.
Он не заканчивает фразу.
— Фиксаторов? — вскрикивает Линден. Никогда раньше я не слышала, чтобы его голос звучал настолько ядовито. Земля гудит, и на мгновение кажется, что особняк вот-вот рухнет, складываясь карточным домиком — так, как мне когда-то мечталось. Но тут Линден отводит волосы с моего лица… его прикосновение столь бережно. — Что с тобой случилось? — шепчет он.
Я чувствую, как Сесилия мечется по палате. В ее скрипучем голосе звучит паника. Она говорит Вону:
— Вы обещали, что не причините ей боли! Вы обещали, что она будет в безопасности!
— Ты об этом знала?! — рычит на нее Линден.
Под веками появляется гневный оранжевый свет.
У Сесилии начинается истерика. Ей удается произнести только:
— Я… я…
Вон укоризненно прищелкивает языком.
— Вы оба реагируете слишком бурно. Немного успокоительного — и с ней все будет в порядке.
— Выньте его! — пытаюсь сказать я, но не могу выговорить ни слова.
Я не могу даже кричать: язык онемел, и получаются лишь тяжелые, жуткие стоны.
— Ты не имел права, отец! — отрезает Линден. — Она не подопытный кролик! Под этой крышей она по-прежнему моя жена!
Я чувствую, как мое тело оказывается у него на руках.
— Полно, сын, не теряй благоразумия.
— Ей нужно в больницу!
Сквозь напускное спокойствие прорывается паника.
— Там не знают, как ей помочь, — говорит Вон. — Положи ее обратно в кровать, сын. Мы моментально приведем Рейн в порядок. А потом, когда ты успокоишься, я объясню, чем полезно ей это лекарство. Чем оно полезно всем нам.
Линден жалобно просит меня открыть глаза.
— Что вы стоите здесь, как пара идиотов? — Сесилия перекрикивает вопли младенца. — Вызывайте машину! Немедленно! Шевелитесь! — Ответом ей служит топот ног, похожий на капли дождя. Санитары бормочут: «Да, леди Сесилия!», и «Сейчас!», и «К западному выходу, через минуту».
— Господи, Линден! Она дышит?
— Бога ради, Сесилия, унеси отсюда это орущее дитя! — говорит Вон.
Его голос — последнее, что я слышу. Чувствую, как его кисть, обтянутая пергаментной кожей, касается моего лба. Этого я вынести уже не в силах. Руки и ноги парализует. Разум гаснет.
У меня в волосах ветер. Я делаю глубокий вдох и чувствую знакомый воздух побережья Флориды. Ароматы барбекю, смешанные с соленой водой и запахами бетона. Никакая иллюзия не способна имитировать этот воздух. Вокруг меня стремительно мчится реальный мир.
— С тобой все будет хорошо, — говорит Линден. — До больницы всего два квартала.
— Не позволяй ему следить, — шепчу я.
Голос у меня слабый, но теперь я хотя бы способна разговаривать. Открываю глаза и сквозь дыру в тонировке автомобильного окна вижу город. Я думала, что больше никогда не увижу мир. Мне хочется потянуться к нему, но руки отказываются повиноваться. Я понимаю — этот вид мимолетен, и стараюсь забрать его с собой, но луна не желает задерживаться на месте. Она ныряет за дома, запутывается в ветвях деревьев.
Линден держит меня на руках. Моя кровь пачкает его нежные щеки и запекается на темных кудрях. Он отводит волосы, упавшие мне на лоб. Я давно не была так близко от него, но всегда помнила, что он очень хрупкий и что кожа у него похожа на бумажный фонарик, в котором горит теплый огонек. Он успокаивает меня.
— Никто за тобой не следит.
— Следит! — не сдаюсь я, но он мне не верит. Его полный жалости взгляд ясно говорит: он решил, что я сошла с ума. Может, это и так. И я прошу только об одном — о единственном, что может обеспечить мне безопасность: — Не оставляй меня!
Он прижимает мою голову к своей груди; мне слышно, как его кровь с журчанием течет мимо мышц и костей. Я ощущаю его тепло.
— Не оставлю, — говорит он, — обещаю тебе.
К тому моменту, когда машина останавливается, с простыни, обмотанной вокруг ноги, уже сочится кровь. Меня подхватывают, подталкивают, увозят. Я пытаюсь остаться на плаву, но мир начинает расплываться. Чувствую, как льется кровь, унося способность понимать, говорить и сосредотачиваться. Я превращаюсь в нечто меньшее, чем человеческое существо, — в нечто дикое и первобытное. Я сражаюсь с новыми лицами и новыми руками, которые пытаются меня удержать, но мое сопротивление только прибавляет им решительности. Мне кричат что-то сердитое, а я не могу ничего разобрать. Внимание не фокусируется. Единственный голос, который я в состоянии воспринимать, принадлежит Линдену, который — в тысяче километров от меня — говорит:
— Она не понимает, что происходит. Она сопротивляется непреднамеренно.
Я оказываюсь на металлическом столе под яркой лампой. Ноги у меня, похоже, не работают, но я машу кулаками, хоть и не вижу, кому достаются удары. Они не понимают — сюда идет Вон! Я пытаюсь сказать им про маячок в ноге, но речь звучит визгливо и бессмысленно.
— Ш-ш, — повторяет Линден. — Все в порядке. Ты в больнице. Тебе помогут.
Это меня не успокаивает: все больницы в этом районе — собственность Вона.
Линден ловит мой занесенный кулак, удерживает его и гладит меня по руке. Из меня уходит весь запал. Я превращаюсь в хныкающее желе. Даже глаз не могу открыть. Нос и рот закрывает маска, и я решаю, что сейчас меня будут душить, но мне просто становится труднее удерживаться в сознании.
Линден не знает всей мощи отцовских снадобий, насылающих безумие. Он не знает о той темной зияющей пропасти, которая меня ждет. Смерть никогда не была настолько близка. Она всегда оставалась для меня невероятной. Габриель был прав, я не люблю о ней думать. Но теперь она неизбежна. Она здесь. Она меня затягивает.
Тьма проглатывает меня за секунду до того, как я успеваю выговорить нужные слова.
«Не хочу умирать».
