«Не хочу умирать».
Шум дождя, рев машин и раскаты грома.
Я открываю глаза под равномерное попискивание и замечаю, что к моей руке снова тянутся провода. Однако это не подвал. Я уверена, что окно — не голограмма.
Линден не смотрит на меня. Его утомленные глаза устремлены в телевизор, закрепленный высоко на стене, в ногах моей кровати. Мягкий овал подбородка покрыт щетиной, кожа бледная. Не знаю, сколько времени я провела в этой постели, но сомневаюсь, что Линден хоть немного поспал.
По-прежнему не глядя на меня, он спрашивает:
— Ты знаешь, где мы?
— В одной из больниц твоего отца, — пытаюсь угадать я.
— А как насчет месяца? — устало спрашивает он. — Ты знаешь, какой сейчас месяц?
— Нет.
Он смотрит на меня, и я жду, что его лицо сейчас трансформируется во что-нибудь кошмарное, но этого не происходит. Отмечаю только вялый, сонный вид и отчужденность во взгляде.
— Тебя сочли сумасшедшей, — говорит он. — Ты так вопила. Говорила такие вещи! Ты все еще думаешь, что под плитками потолка прячутся трупы?
— Я говорила такое? — спрашиваю я у него.
— Помимо прочего.
Я смотрю на выложенный плитками потолок. Плитки обычные, белые. Я прислушиваюсь, не ползает ли по вентиляции Роуз, но никаких лишних звуков там нет.
— Не думаю, — говорю я.
— Ты сказала еще кое-что, — сообщает мне Линден. — Ты сказала, у тебя в ноге есть нечто, что нужно извлечь.
— Маячок, — подтверждаю я. Я знаю, что хотя бы это было реальностью. Было ведь? Пытаюсь приспособиться к неожиданной ясности мыслей. Оказывается, я успела привыкнуть к миру, в котором все превращалось в кошмары, и жду, что плоть Линдена начнет стекать у него с черепа. Он хмурится, замечая, как растерянно я моргаю. — Твой отец вшил мне в ногу маячок, чтобы знать, где меня искать, если мне удастся сбежать.
Линден кивает, устремив взгляд себе на колени.
— Ты так и сказала.
Не могу определить, злится ли он на меня, обижен ли? Я ничего не могу прочесть по его лицу. Однако оно лишилось привычной мягкости, и я понимаю, какими бы ни были его чувства, он мной недоволен. Дни слепой привязанности миновали. В ночь своего побега я швырнула его чувства ему же в лицо. Если честно, я даже не понимаю, почему он здесь, но боюсь сказать что-нибудь неосторожное, что заставит его уйти.
— Я подумал, ты сказала это в бреду, — добавляет он. — Жар у тебя был… опасно сильным. Решил, что ты наверняка выдумала…
Он замолкает.
— Я не очень хорошо помню, что было реальным, а что мне приснилось. Но насчет этого я уверена.
— Его нашли, — продолжает он, водя кончиком пальца по своей ноге. На Линдене надета пижама. Там, в дверях подвала, на нем тоже была пижама. А Сесилия прибежала в ночной сорочке. Видимо, моя кровавая истерика с разбитым кувшином подняла всех с кроватей. — Он был размером с горошину. Я в жизни ничего подобного не видел.
— С его помощью твой отец отыскал меня даже на Манхэттене, — подтверждаю я.
Линден смотрит на меня. Его глаза — более яркая и добрая копия глаз его отца.
— Так вот куда ты стремилась, — говорит он и отводит взгляд. После долгой паузы спрашивает: — Зачем?
— Там мой дом, — отвечаю я.
Вернее, был мой дом. Теперь в этом обугленном здании для меня ничего не осталось.
Линден встает, отходит к окну и глядит на потоки дождя. Мне видно его отражение в стекле, и я знаю, он тоже наблюдает за моим отражением. Может, потому что смотреть прямо на меня ему невыносимо. Я его не виню. Он должен ненавидеть меня за предательство — и я вижу, как он борется с этим чувством, потому что ненависть никогда не была свойственна его натуре. Когда мы только поженились, я считала, что он самый бессердечный и отвратительный человек на свете, а он оказался таким же заключенным, каким была я. Меня Вон держал в плену с помощью стен, его — с помощью неведения.
— Линден…
Я открываю рот, чтобы хоть что-нибудь сказать, но в результате молчу. А когда пытаюсь сесть, он поворачивается и наблюдает, не помогая, не воркуя ободряющие слова. Прошли те дни, когда я могла считать его любовь чем-то само собой разумеющимся. Там, где цвела любовь, теперь пустота. Я ошиблась, полагая, что Линден меня бросил. Он не отдал бы меня отцу в качестве подопытного кролика. Но лишь потому, что он добрый и сострадательный человек, а не потому, что в нем сохранились какие-то чувства ко мне.
— Тебе надо больше лежать, — говорит он. — Ты еще не стопроцентно здорова.
Мне удается сесть, опираясь спиной на изголовье. В глазах двоится. Я фокусирую взгляд на экране телевизора, и мне становится немного лучше. Яркие движущиеся изображения снова начинают обретать смысл. Звук приглушен, но я вижу, что идет новостная передача. Диктор сообщает, что у берега повышается скорость ветра. Возможно, близится очередной ураган.
— Я не могу здесь оставаться. Мне надо вернуться домой.
— Мой отец за тобой не приедет, — заявляет Линден с легким раздражением. — Я ему не позволю, договорились? А тебе надо лежать.
— Ты не понимаешь. Меня хватятся. Меня сочтут погибшей.
— Ах да, — откликается Линден. — Тот слуга.
И я вижу, как его неуверенная вежливость моментально испаряется. Линден имеет полное право на недовольство, но и я тоже. Он не заслуживал того, чтобы его бросили, но я ведь никогда не выражала желания стать его женой.
— Ах да! — передразниваю я его. — Тот слуга. Среди прочих.
— И что ты собираешься делать? — Он плюхается в кресло рядом с кроватью. — Пойдешь пешком до самого Восточного побережья?
— Самодовольство тебе не идет, Линден, — говорю я. — Ты понятия не имеешь, что я могу сделать и чего не могу.
Он невесело смеется, рассматривая кафельный пол.
— Насчет этого ты права.
Он обижен. А еще не знает, что ему делать. Я смотрю, как беспокойно дергаются его руки на коленях. Как же ему, наверное, тяжело свыкнуться с этим новым взглядом на собственного отца. И новым взглядом на меня.
— Ты хоть знаешь, каково бывает терять тех, кого ты любила? — спрашивает он.
— Я потеряла всех, кого любила, — отвечаю я и, дождавшись, пока Линден на меня посмотрит, добавляю: — В тот день, когда встретила тебя.
Стоит мне произнести эти слова вслух, как я тут же об этом жалею. Линден нервно вздрагивает, отводит взгляд и больше вопросов не задает.
Когда я просыпаюсь в следующий раз, Линден дремлет в кресле рядом с моей кроватью. У него на коленях лежит открытый блокнот, и мне видны очертания дома, который он начал рисовать. Из окон струятся музыкальные ноты, переплетающиеся с линиями дорожных схем и телефонными проводами.
