Внезапно, горячие слезы брызнули из глаз.
Бернардо Родригес умер три года назад. Достаточно давно для того, чтобы его запах исчез с подушек и из шкафа, достаточно давно, чтобы ее горе и гнев притупились, стали как зубная боль.
Она погладила пальцем гладкую кристаллическую грудь голубя. Голубки вместе устроились в их пластмассовой упаковке, их совершенство не потускнели от времени. Красивые. Полные. Целые.
Эмили застучала по лестнице.
— Эй, мама.
Лиз побелела. Она не хотела, чтобы дочь видела ее слезы. Не сейчас. Не здесь, где у нее могло быть новое начало. Она вытерла глаза, слепо ставя голубей на каминную полку. Кристалл проскользнул сквозь пальцы.
Треск.
Осколки мерцали на холодном каменном камине. Тяжелое основание откатилось в сторону.
О, Боже. О, нет.
— Мам?
Лиз упала на колени на ковер, ее рот открылся в немом крике. Не сломались, пожалуйста…
Не разбились.
Наверху, скрипнула дверь. Шаги переместились в холл.
Голос Зака, грубый ото сна и подростковой юности, спускался вниз.
— Что случилось?
Лиз сняла голубей с камина, игнорируя блестящую пыль крошечных осколков. Падение отбило кусочек хвоста, угол основания. Трещина пробежала через сердце кристалла как, какой-то изъян во льду.
— Дерьмо, — сказала Эмили маленьким, испуганным голосом, а Лиз не могла даже найти слова, чтобы исправить ее.
Ее дети стояли в дверях гостиной. Зак возвышался за спиной сестры, черная футболка висела на его широких, костлявых плечах, его тусклые черные волосы торчали в разные стороны.
Лиз взяла себя в руки.
— Оставайтесь там. Вы можете порезать ноги.
Зак нахмурился.
— Ты можешь порезать руки.
— У тебя кровь, — пропищала Эмили испуганно.
Лиз посмотрела вниз. Конечно же, тонкая красная линия бежала по ее пальцу. Она торопливо прижала ранку, предлагая дочери дрожащую улыбку.
— Все хорошо. Я в порядке. Это не больно.
Эмили нахмурилась, все еще сомневаясь.
— Но…
— Ты слышала ее, она в порядке. — Зак ткнул сестру в плечо. — Пошли, давай уйдем отсюда, чтобы она могла убраться.
Эм наклонила голову.
— Ты отведешь меня на пляж?
— Нет, но я куплю тебе мороженое. — Глаза Зака, смоляного цвета с золотыми прожилками, встретили глаза Лиз. Его зрачки были слишком расширены?
«Но он только что проснулся», — напомнила она себе.
— Тебе принести веник? — спросил он.
Это был мальчик, которого она помнила, вдумчивый, ответственный, сострадательный. Как Бен. Она сглотнула, качая сломанных голубей на ее коленях.
— Нет, идите. Я возьму его сама.
Он один раз кивнул, его косматые темные волосы шлепали по лбу. Его лицо было помятым и свежим ото сна, он мог быть обычным подростком, который просто вылез из кровати. Если предположить, что обычный подросток мог красить ногти в черный лак.
— В моем кошельке есть деньги, — сказала Лиз. — На мороженое.
Рот Зака сжался в тонкую линию. Он помнил последний горький спор, который был у них прежде, чем они уехали из Северной Каролины, когда она обвинила его в том, что он стащил из ее кошелька деньги, чтобы купить наркотики.
Конечно, так и было. Зак — чувствительный, внимательный, интеллигентный — помнил все.
«Новое начало», — напомнила она себе. — «Для всех них».
Она посмотрела ему в глаза.
— Мило, — сказал он наконец. — Спасибо.
Лиз судорожно выдохнула.
«Они все будут в порядке», — подумала она, когда услышала щелчок парадной двери, которая закрылась за Заком и Эмили. Звук шагов прозвучал вниз по лестнице, а потом исчез. — «Все будет хорошо. В свое время».
Она осматривала сломанный кристалл в руках, сложенные и застывшие крылья, трещина, пробегающая по основанию как линия молнии, и шторм горя встряхнул ее сердце. Она закрыла глаза. Слеза медленно выкатилась из-под ее закрытых век и бесконтрольно скатилась вниз по щеке.
* * *
Зак бросил взгляд на девушку за кассой. Возможно, он был старше ее на год. С девушками иногда было трудно точно сказать. Она была симпатичной с фиолетовыми тенями и с серебряным колечком в губе в уголке рта. Она читала какую-то толстую книгу, но поскольку он подошел, она закрыла черно-белую обложку и убрала ее под журнал. Зак положил свои покупки на прилавок, не глядя ей в глаза. Человек-невидимка. Девушка взяла коробку с краской для волос.
— Это твое?
Зак посмотрел на нее непробиваемым взглядом. Магазин «Бакалея Вайли», так было написано на вывеске большими старомодными буквами, был практически пуст. Для кого она думала, он покупал краску?
— Потому что есть другой бренд лучше, — сказала она, как будто он спросил. — Не такая резкая. И она продается с небольшим тюбиком кондиционера…
— Это отличная, — прервал он. — И мороженое, пожалуйста.
— Самообслуживание, — сказала она ему. — В морозильнике.
— Я знаю. — Он полез в передний карман джинсов за бумажником. — Это для моей сестры.
Кассирша посмотрела в переднюю часть магазина, где стоял морозильник рядом со стойками. Солнцезащитный крем. Инсектицид. Брикеты древесного угля. Эмили подперла открытую дверь, дрожа от тумана, который шел от мешков со льдом.
Девушка за кассой выгнула бровь.
— Это она? Это твоя сестра?
Его мама всегда шла на поводу у людей в маленьких городах, все друг друга знали и смотрели друг на друга. Он не мог объяснить, что он не хочет, чтобы люди знали его, не вдаваясь в причины, поэтому он просто кивнул.
Эмили выбрала брикет мороженого, позволяя дверце морозильника с хлопком закрыться. Зак смотрел, как она отгибает оберточную бумагу.
— Она не похожа на тебя, — отметила кассирша.
Нет, не похожа. Эмили все взяла от их отца, Бена: теплые карие глаза, теплая коричневая кожа, теплая широкая улыбка.
— Я приемный.
— Ты шутишь.
Зак пожал плечами. Ему было все равно, поверила ему она или нет.
Она моргнула фиолетовыми глазами.
— Серьезно? Потому что когда-то я мечтала быть приемной. Раньше я притворялась, что мои родители, мои настоящие родители, мои неправдоподобно богатые настоящие родители живут на Багамах или в Нью-Йорке или где-то еще… В любом случае, я надеялась, что однажды, они приедут, заберут меня и дадут мне все, что я захочу. Пони. Кровать с пологом. Стипендию в Гарварде.
Он держал пари, что никто в этом дрянном городе на этой заброшенной скале посреди океана никогда не ходил в Гарвард.
— Ты хочешь пони, — повторил он.
— Я хочу убраться с Конца Мира, — сказала она откровенно. — Я хочу, чтобы в моей жизни был выбор.
