Но я ошиблась — разрядка начала отпускать сознание, и накатила усталость. Все вопросы завтра. Убьет меня или прикует цепями, чтобы я не сбежала к Богине, — все это будет завтра. Или я сама сбегу, решив, что его жизнь не стоит моральных дилемм — одна жертва, чтобы мир начал развиваться другим путем. И это решение будет принято завтра. А пока можно позволить себе сон — вполне возможно, последний в его объятиях.
В томительной дремоте возникали и ответы на озвученные вопросы. Мы хотим друг друга — с клятвами, с фоном или без таковых. Нас друг к другу тянет, без сомнений, потому я и вернулась. Потому и он до сих пор меня не придушил. Но мы — не одно целое, мы постоянно находимся в состоянии борьбы. Мы даже сексом занимаемся так, словно мстим друг другу. Ни о каком доверии речи не идет, только страсть и война. Это закончится лишь с концом одного из нас.
Глава 36
Утром Ринса не было. Я оделась и вышла из покоев — больше для того, чтобы проверить, насколько меня контролируют.
— Госпожа, прикажете накрывать завтрак? — окликнула служанка.
Я заторможенно кивнула. Прошлась по пролетам, спустилась до первого этажа, выглянула и во двор: жизнь вокруг шумела, никаких отличий от того, что я могла бы видеть пару недель назад. И меня никто не удерживает… Это было странно. Хотя могут быть другие путы, о которых я узнаю, лишь когда попробую сбежать. В замке не было ни Ринса, ни Ноттена — ушли куда-то еще на рассвете, как мне доложили.
Я тянула с проверкой этого факта. Хотя бы потому, что ждала еще одной, практически любой, капли, способной все же создать на весах ощутимый перевес.
Ринс вернулся через несколько часов. Вошел молча в столовую, где я уселась обедать, разместился напротив, почти лениво потянулся. Я поглядывала на него искоса, ожидая вердикта. Но он так активно принялся за первое блюдо, что я не выдержала — перешла к расспросам сама:
— Что происходит, айх?
— А что происходит? — он изображал безмятежность.
— Ну… я ожидала, что вы меня без присмотра не оставите. Разве не я сейчас главная угроза?
— Ты, — он признал это легко, тем же тоном, каким мог попросить передать солонку. — Присматривать и запирать тебя бессмысленно — ты можешь дать согласие Богине в любом месте и в любое время. Так и толку запирать? Расчертить тут повсюду знаки, блокирующие возможность магического перемещения? В этом случае сам же себя и ограничу. Как еще я могу тебя остановить?
Он объяснял подчеркнуто беспечно, но подоплека была очевидна — она заключалась в последнем вопросе. Даже мне был ясен единственный способ, как меня остановить. Я говорила напрямик:
— Тогда почему вы до сих пор меня не убили?
— Ночью ты обращалась ко мне на ты.
Я немного смутилась — ночью все действительно окончательно вышло из-под контроля — но взгляда не отвела.
— Это и есть ответ на мой вопрос, айх? Так я могу и королям тыкать, если от этого будет зависеть моя жизнь.
Ринс вдруг как-то вытянулся, отодвинул тарелку, опустил лицо — напрягся от чего-то, задумался.
— Почему же я до сих пор тебя не убил? — повторил этот вопрос, адресуя себе же. — Причин не спешить с этим полно. Одна из них — новый голод Богини, который последует за уничтожением очередного сосуда. Если ты хотя бы в этом не соврала.
Мы всегда друг другу не доверяли, но сегодняшний день стал олицетворением этой границы. В этом я как раз не соврала, и причины он озвучил не все. Неужели ждет, когда я прямо спрошу: «Я всё еще жива, потому что это сложно — убить ту, которая стала важнее прочих?». Но ведь я не спрошу, да и он не ответит, если вопрос прозвучит именно так. Недосказанность. Именно постоянная недосказанность и разделяет нас сильнее всего.
— Итак, к новостям, — он снова заговорил бодро. — Раз уж ты спросила, что происходит. Во-первых, запирать тебя бессмысленно, потому я притащил в столицу Китти и запер ее. Вот там я знаки прочертил — у тебя не получится ни переместиться к ней, ни вызволить. Не знаю, остановит ли тебя такая заложница, но потом хоть настроение себе подниму, сдирая с нее шкуру.
— Что?! — я приподнялась. — Вы решили держать меня шантажом?
— Да-да, знаю, — в его тоне появилась издевательская нотка. — Мои действия по сравнению с действиями Богини выглядят не так ювелирно. Я беру важного для тебя человека и угрожаю его существованием. Богиня же — величайшая на свете мудрость и лживость — ничего у тебя не отнимала, она только дарила. Ее стратегия сработала бы на любом подопытном лучше моей.
Я на несколько секунд прикрыла глаза. Не этой ли последней капли я и ждала? Когда Ринс в очередной раз докажет, что остается хладнокровным извергом, на стороне которого оставаться просто не хочется? Но сосредоточилась и решилась на важный разговор — он должен услышать и понять. Или хотя бы я должна сказать, без истерик и эмоций, чтобы потом себе заявить о том, что пыталась:
— Айх, — я говорила теперь тихо и спокойно. — Все, о чем говорила Богиня, имеет вторичное значение по сравнению с ее вечным заточением. Не играет роли, кто из вас прав по поводу ее прошлых преступлений. Но что вы делаете с преступниками? Казните? Пытаете, а потом казните? В любом случае казнь не может длиться вечность — нет такого преступления, которое заслуживает такого наказания. Считаете Богиню виновной? Так убейте ее.
Я не отрывала взгляда от черной повязки, твердо уверенная, что и он в этот момент смотрит прямо на меня.
— Мы не можем, Катя. Ты сама знаешь, что не можем. И давай все-таки не забывать о ее вине.
— А была ли вина, айх? — я прищурилась.
— Была и есть, — он ответил твердо. — Сама ее сила, сама возможность уничтожить все живое — уже вина. Если бы в твоем мире появилась такая угроза, пусть даже потенциальная, то разве ее не держали бы в узде?
— В этом все и дело! — я невольно подняла тон. — Видите? Дело вообще не в ее преступлениях! Даже если она была святой — всё равно получила бы точно такую же участь! Весь ваш мир стоит на ее жертве — и вы будете жертвовать и жертвовать, потому что так выгодно! А справедливость не имеет отношения к выгоде!
— Справедливость? — он неуместно усмехнулся. — Слово-то какое громкое. Смешное слово, приторное. Какого ответа ты ждешь, Кать? Но раз спрашиваешь — отвечу. В этой истории не будет счастливого финала, он невозможен. Если Богиня заполучит свой сосуд, то мы или убьем ее, или отправим обратно в ловушку. Если ее сосудом станешь ты, то я встану перед тобой — и первым нанесу удар. За мной будут стоять все черные айхи, сильнейшие из нас выживут. Быть может, выживу и я. А ты либо погибнешь, либо разделишь с Богиней ее вечность в кромешной темноте. После я вернусь в Ир-Раттоку, сдеру с твоей Китти шкуру, это в тот момент уже вряд ли поможет, потому просто воткну нож себе в горло. И хватит с меня этой бессмысленной суеты, которая никогда не заканчивается хорошо.
Прозвучавшее удивило:
— Зачем себя?
— Затем, что больше не останется никакого смысла. Я молод по меркам магов, но чувствую себя стариком, Катя. И я не буду снимать с себя клятву вечной верности — просто не хочу. С ней я перестал испытывать извечную старческую тоску человека, который познал уже все. Даже не искал способа, в состоянии ли я ее снять. Потому после того, как тебя больше не станет, не будет смысла и во мне.
Меня такие признания выводили из себя, раздражали каждый нерв тревожными колебаниями.
— Но если магия из мира исчезнет, то и знак пропадет сам, — предположила я.
— Наверняка, — Ринс оставался таким же расслабленным, что с темой нашей беседы никак не вязалось. — И что это меняет? В айхах нужды не останется — скорее всего все мы просто умрем от старости за считанные цины, ведь и долголетие — тоже магия. В принципе, мне без разницы.
Отчего-то в груди сдавило до боли, но ведь он просто мог врать — отвешивать мне те самые капли на нужную чашу весов. Лучше не реагировать прямо, а ответить нейтральное:
— Не думала, что вы фаталист.
