— У него джакузи на балконе? — не выдержал дальнейшего молчания Кимао и посмотрел на спокойную Данфейт.
— Если хочешь, можешь поселиться вместе с ним.
— Я еще не видел предложенного тобой варианта.
Данфейт спустилась на первый этаж и, завернув за лестницу, проследовала по узкому коридору.
— Ты меня в казематы ведешь?
— Данфейт остановилась у двери и, распахнув ее настежь, вошла внутрь. Просторная комната с камином, диванами и мягкими подушками, валяющимися на полу. Живые цветы на столе и тумбах и спальня с шикарной трехметровой кроватью, на которой могло бы поместиться пятеро таких, как Кимао. Ванная с душевой кабиной и джакузи, стоящей на постаменте у самого окна, сквозь которое открывался прекрасный вид на берег моря, отливающего в лучах Амира бирюзой.
— Мне нравится, — улыбнулся Кимао, опираясь на борт ванной и заглядывая в окно.
— Это еще не все, — ответила Данфейт и вернулась в гостиную, беря в руки пульт, лежащий на столе и автоматически раздвигая темные шторы, расположенные вдоль всей стены. Там, за ними были двери, ведущие на террасу. Кимао вышел в этот внутренний дворик и, вдохнув полной грудью, подошел к самому обрыву, огороженному стальными коваными перилами. Там, внизу, свистал ветер и волны, ударяясь о прибрежные скалы, превращались в брызги пенящейся воды, долетающие до него и падающие каплями на лицо.
— Тебе нравится? — спросила Данфейт, останавливаясь возле него и склоняясь над перилами, чтобы заглянуть вниз.
— Да, — ответил Кимао, хватая ее за руку и не позволяя перегнуться через преграду, как она намеревалась сделать.
— Не волнуйся! Я не упаду! — засмеялась Данфейт, отстраняясь от него и возвращаясь в дом.
Кимао прошел следом и, закрыв за собой дверь на террасу, остановился возле замершей в центре комнаты Данфейт. Он склонился к ее шее, разглядывая причудливые колечки волос, выбившиеся из ее прически, и подул на них.
— Комната Айрин слева от твоей, — произнесла Данфейт. — Там тоже есть выход на эту террасу.
Она ждала, что он скажет что-нибудь в ответ, но он молчал, будто этот факт его совершенно не касался. Данфейт ощутила его дыхание на своей шее и закрыла глаза, чтобы дождаться прикосновения теплых губ.
— А где твоя комната? — спросил Кимао, не предпринимая никаких попыток для дальнейших действий.
— Справа от дома есть двухэтажная пристройка. Там живу я.
— Меня мучает один вопрос, и я не нахожу в себе сил промолчать и не задать его.
— Я слушаю.
— Почему ты сожгла свои портреты?
Данфейт выдохнула и открыла глаза, разглядывая узоры на ковре под ногами.
— Отец рассказал вам.
— Потому что она оставила их на полу в подвале?
Он говорил шепотом и голос его пробирал до самых кончиков пальцев. В этот момент, при упоминании истории давно минувших лет, ее должен был обуять гнев, но эта дрожь в пальцах и шепот, проникающий в ее кожу с дыханием Кимао, заслонили собой все отрицательные эмоции, оставив только покой и трепет.
— Она не просто «оставила их в подвале», — так же тихо прошептала Данфейт. — Она свалила их друг на друга на полу, поцарапав рамы и краску на полотнах. А потом она не закрыла за собой дверь, и за ночь воздух в помещении прогрелся. Прогрелся настолько, что с холодной трубы начал капать конденсат. Я вернулась домой только на следующий день. Ми намекнула мне, что стоит заглянуть в подвал. Когда я нашла свои портреты, от них мало что осталось. И тогда я приняла решение довести дело до конца. Вот так, я сожгла работы Джонатана Сирии, который все эти годы из нас двоих рисовал только меня.
— Только тебя?
— Да. Айрин рисовать он отказался, сославшись на то, что устал от обыденной красоты. Мое же лицо ему показалось интересным. Я посчитала, что мне оказана честь. Что еще я могла подумать в пять лет? А потом я действительно приняла его слова за комплемент. Он никогда не называл меня красивой. Он говорил: «Ты интересна, глядя на тебя, я вижу лицо, а не маску». Отец полагает, что я не знала о последней работе Сирии. Но это я позировала Джонатану в течение двух часов, что, как ты сам понимаешь, для меня настоящее испытание. Самое смешное, что отец бережет ее не потому, что сетует за единственный мой портрет. Нет. Эта картина — последняя работа руки Сирии, и, полагаю, она стоит целое состояние.
— В каждом поступке отца ты ищешь какой-то подвох. Это неправильно. Почему ты не подумала о том, что он просто дорожит этой картиной?
— Поэтому что он произвел оценку полотна.
— И во сколько тебя оценили?
— Ми сказала, что в сто тысяч акроплей.
Кимао приподнял брови и улыбнулся.
— Я бы дал больше.
— Неужели, — прищурилась Данфейт и обернулась к нему.
— За тебя на этом полотне — да.
— Кимао, ты заигрываешь со мной? — произнесла Данфейт и, почему-то, улыбнулась.
— Да, — ответил он и посмотрел на нее.
— Не люблю флирт. Это — пустые слова, за которыми не кроется ничего, кроме обмана.
Кимао провел пальцем по ее щеке и опустил его на подбородок, приподнимая ее лицо и заставляя посмотреть ему в глаза.
— Я знаю, что мерой для тебя являются поступки. Еще я знаю, что ты благодаришь только за искренне свершенные дела. Ты прямолинейна, упряма и эмоциональна. И ты гордишься этими качествами, хотя Ассоциация не считает их положительными. Я тоже горжусь ими.
— И ты больше не злишься на меня?
— Этого я не говорил, — покачал головой Кимао и провел пальцем по ее губам.
Данфейт распахнула их и потянулась к нему, но он отрицательно покачал головой и усмехнулся.
— Если я поцелую тебя сейчас, это будет означать, что я смирился с тем, что ты готова скрывать от всех наши отношения. А я не смирился, и продолжаю настаивать на своем.
Данфейт склонила голову на бок и улыбнулась:
— Спасибо, — прошептала она, прикусывая губу.
Кимао не понял, за что она поблагодарила его. Но Данфейт смотрела на него с таким воодушевлением, что он сам начал гордиться своей непреклонностью в этом вопросе. Ей важно знать, что он против. Для нее имеет значение его взгляд на происходящее и нежелание мириться с ее страхом быть отвергнутой отцом из-за него. Только сейчас он прикоснулся к понимаю мира своей женщины и смог, кажется, узреть то, что для всех остальных останется тайной. Она — ребенок, который стремится к пониманию и любви, но который так и не обрел их в месте, где родился.
В дверь постучали, и Данфейт тут же отпрянула от Кимао, перемещаясь в другой конец комнаты.
— Войдите! — произнес он, и прищурился, глядя на лицо пожилой Мими, застрявшей взглядом на Данфейт.
— Простите, господин Кейти, но мистер Белови ждет Данфейт в своем кабинете.
— Конечно, я с радостью ее отпускаю!
Данфейт посмотрела на Кимао так, что он чуть было не рассмеялся в голос. Улыбнувшись, она кивнула Мими, давая знак, что та уже свободна. Но женщина продолжала стоять в дверях, не намереваясь покидать комнату молодого человека без своей подопечной.
— Увидимся за ужином, — вежливо произнесла Данфейт и, попав в руки Мими, была тут же вытолкнута за двери.
— Ты что это творишь?! — зашипела нянька ей на ухо. — Совсем совесть потеряла? Отец, если узнает, что ты ошиваешься в его комнате, с тебя три шкуры спустит!
— Подумаешь, — хмыкнула Дани. — Мне не впервой!
— Побойся Юги, Данфейт!
— Мими, свои старообрядные штучки можешь оставить при себе. Мы живем в современном обществе, где находиться в комнате с мужчиной наедине не является чем-то зазорным.
— В общественном месте — может быть, но не в комнате, где он живет! — прошипела няня и отвесила Данфейт подзатыльник.
— Ой!
— Вот тебе и «ой»!
Мими проводила Данфейт до двери рабочего кабинета мистера Белови, словно боялась, что та в последний момент развернется и сделает ноги.
— Папа? Ты звал меня? — произнесла Дани, проходя внутрь комнаты, где в последний раз была более пяти лет назад.
— Да, дорогая, — улыбнулся отец со своего рабочего места и подал знак рукой, что дочь может присесть в кресло у окна.
