я тоже почти повернулась к дверям. Но выйти не успела. Мягкий баритон прошелестел мне в спину:
– Маргарита … Игоревна, задержитесь...
__________________________________________________
* Использованы факты из биографии Леви бен Гершома
Я повернулась. Филипп Эдуардович снял очки и, согнув дужки, положил их стёклами вверх. Сердце моё забилось чаще. Мы остались в кабинете только вдвоём.
– Присаживайтесь, Маргарита… Игоревна.
Он указал на самое близкое к столу кресло. До этого я сидела у стены во втором ряду и вела себя, как мышь в погребе. Тихо и боязливо.
– Садитесь же, садитесь, я не кусаюсь.
Любой другой на его месте, говоря такое, наверняка, бы улыбнулся, но новый директор продолжал оставаться серьёзным. Я сделала два шага вперёд и буквально заставила себя сесть напротив него.
«Вспомни, вспомни меня, пожалуйста», – мысленно взмолилась я, рассматривая свои ногти. Тело прошиб озноб. колени задрожали.
– Сколько лет Вы работаете в школе?
– Десятый год.
– Первый раз выпускаете одиннадцатый класс?
– Первый.
– Есть проблемы в работе?
Я удивлённо подняла голову. Если у меня и были какие-то проблемы со школьниками, то после шестнадцати месяцев, проведённых в Аелории, я напрочь о них забыла.
– Нет.
– Какой прогнозируете средний балл?
Такие вопросы я ненавидела больше всего. Ну, вот что тут скажешь? Я-то могу спрогнозировать и девяносто, но ведь не всё от меня зависит.
– Шестьдесят. Может, шестьдесят два. Стресс иногда выбивает из колеи даже самых подкованных. И я не могу просчитать сложность контрольно-измерительных материалов. Бывает, такое завернут – подумать страшно. На втором тренировочном результат станет понятнее.
– Ясно.
Я ждала, что Филипп Эдуардович бросится объяснять, что шестьдесят баллов – это ничтожно мало, но он почему-то не сказал ничего. Сжав губы, я перевела взгляд на окно. На улице шёл снег, настолько густой и пушистый, что не было видно ни слоняющихся возле здания школьников, ни серых деревьев.
«Вспомни! Пожалуйста, вспомни меня», – снова мысленно запричитала я, но Вселенная моей молитве внять не захотела.
– Идите, Маргарита Игоревна, работайте.
Я встала и предприняла новую попытку выйти. Пальцы царапнули по ручке, но та не повернулась.
– Маргарита… Игоревна, – снова подал голос новый директор. Я не сдержала тяжёлого вздоха. Он словно надо мной издевался. Ещё немного и начнёт кожу живьём сдирать. – Вы когда-нибудь летали на самолёте?
– Нет.
– И я нет. Но слышал, что при взлёте и посадке у людей закладывает уши.
– Это возникает из-за перепадов давления.
Последние два слова мы произнесли вместе, а сразу после я услышала имя «Рита».
Не помню, как оказалась в его объятиях. Возможно, я сама шагнула к нему, а может, это он вскочил с кресла и прижал меня к груди. Мы целовались страстно и безудержно. Хватали ртом воздух и вновь припадали друг к другу. Его руки гладили мои спину, плечи и волосы. Я шептала его имя. Все слова, все мысли куда-то пропали. Мне просто нужно было на него наглядеться. А когда я нагляделась, то вновь почувствовала, что плачу.
– Почему? Почему ты не уехал?! Ты бы тогда остался жив.
– Если бы я уехал, мы бы не встретились.
Я погладила его по небритой щеке.
– Ты всё-таки стал королём, хоть и не Аелории, но отдельного государства.
Он сжал мою руку и поднёс к губам, целуя каждый пальчик. Боже мой… Мы, наконец-то, были вместе, свободные ото всех условностей.
– Хочешь быть моим первым министром?
Я представила, как вытянется лицо у Татьяны Леонидовны, когда она узнает, что кресло завуча досталось не ей, и засмеялась в голос.
– Нет. Мне достаточно моего места. Пусть всё останется, как есть. У нас в школе работает отличный завуч. Не хочу, чтобы люди думали, что ты продвигаешь меня по блату. Но я готова быть твоим негласным советником.
– Идёт.
Филипп, теперь уже только мой Филипп, снова притянул меня к себе, и я забылась в тепле его объятий. Моё сердце больше не стучало. Под его руками оно билось ровно и спокойно, и даже на кончиках пальцев я чувствовала бесконечное счастье.
***
Мы встретились вечером. На остановке. От праздничной иллюминации рябило в глазах. Все фонари были увешаны разноцветными огоньками: зелёными, синими, красными и фиолетовыми. Мы шли по улице и ловили варежками снежинки. Снег никуда не делся. Он падал так, будто его вытряхивали на землю из бездонной корзины.
– Знаешь, твои истории помогли мне выжить и не сойти с ума, – вдруг произнёс Филипп, разворачивая меня к себе. – Я очнулся в больничной палате, и тогда даже не знал, что это называется больничной палатой. Вместо доспехов на мне была голубоватая рубаха. Длинная, до колен, а штанов не было. Повсюду тянулись проводки и пикали приборы. А люди в белых халатах махали на меня руками. Поначалу я даже язык их не понимал, но потом стало легче. Врачи говорили про черепно-мозговую травму и глубокий сон и ничуть не удивлялись, что я ничего не помню. А я всё держался за новую фамилию и хотел только одного – найти тебя, но не знал как. Не представлял, как ты выглядишь. И вот тогда в моей голове зародился план. В одну из ночей ты рассказывала, что в вашей школе произошла смена власти, и пришёл новый директор по фамилии Королёв. И я решил стать им, потому что мне сказали, что до аварии Филипп Эдуардович Королёв был учителем истории.
– Тебе очень повезло. Мужчин, работающих в образовании, можно пересчитать по пальцам, и, чтобы тебя заметили, иногда достаточно выиграть какой-нибудь нашумевший конкурс.
Я обхватила его лицо руками и поцеловала прямо посреди улицы. Филипп не жаловался. Я и без того знала, что ему пришлось трудно. Он искал меня почти два года, и, наконец, сегодня нашёл. Мы сели на лавочку в и какое-то время просто молчали, наслаждаясь тишиной и обществом друг друга, а затем я поведала ему уже свой рассказ. Об его отравлении, о костре, о Джеймсе Маккензи, о Колине и новом короле Аелории.
– Родрик Болвел – это наш сын. Герцогиня Эмберс поменяла детей. Заменила нашего мальчика своим умершим правнуком. Когда она пришла ко мне в темницу, на её пальцах не было ни одного перстня. Наверное, она все их раздала. Может, чтобы тайком вынести из дворца живого младенца, а может, чтобы навестить меня.
При воспоминании о Родрике глаза
