Шапель подозревал, что бутылочки с кровью приносила Кэролайн, оказавшаяся наиболее восприимчивой к его натуре и потребностям из всей родни Прю, однако ему не хотелось, чтобы она подвергала опасности не только свое здоровье, но и здоровье своего будущего ребенка, делясь с Шапелем своей кровью. Впрочем, Кэролайн вовсе не выглядела ослабевшей, а только глубоко опечаленной.
Дверь в комнату Прю распахнулась, и Шапель тут же вскочил на ноги. Матильда уставилась на него широко открытыми карими глазами.
— Пожалуйста, не надо больше так делать, — произнесла она, поднеся руку к сердцу.
— Извините меня.
Матильда кивнула. Он услышал, как ее пульс постепенно возвращается к норме.
— Да, конечно. Прю зовет вас.
Внутри Шапеля все встрепенулось от радости.
— Она пришла в себя?
Еще один кивок.
— Да. Она очень слаба, но говорит, что не сможет заснуть, пока не повидается с вами. — Глаза Матильды наполнились слезами. — Мне кажется, она… Только не переутомляйте ее, прошу вас.
Она тотчас отвернулась, однако Шапель все же успел заметить, как сестра Прю украдкой вытерла глаза. Ее страх эхом отозвался в его собственной душе. Неужели это конец? Неужели время, отведенное Прю, на исходе?
Он медленно открыл дверь в ее комнату и вошел. Было темно, если не считать лампы на туалетном столике.
— Шапель? — Голос Прю был тихим и тонким. — Это ты?
— Да, — хриплым шепотом отозвался он. — Это я.
Призрачная рука приподнялась вверх.
— Пожалуйста, посиди рядом со мной.
Прю выглядела такой маленькой и хрупкой, лежа в огромной кровати. Ее густые волосы разметались по белоснежной подушке, лицо было почти столь же бледным, с впалыми щеками и темными кругами под глазами. И куда только подевалась его прежняя Прю? Не так давно она говорила, что не хочет, чтобы он увидел, во что превратит ее болезнь, и Шапель ответил, что его это не заботит и он никуда от нее не уедет. Он говорил тогда совершенно искренне, но, Боже правый, как же ему хотелось остановить время — не ради себя, но ради Прю и ее семьи.
Он взял ее руку в свою. Пальцы Прю, крепко вцепившиеся в него, показались ему холодными и костлявыми, и он обхватил их другой ладонью, чтобы согреть.
— Тебе следует отдохнуть, мое сердечко.
Улыбка коснулась ее губ:
— Ты только что назвал меня «мое сердечко»?
Шапель кивнул:
— Да.
— Это так приятно.
В глубине ее карих глаз он увидел прежнюю Прю. Она все еще скрывалась там, внутри иссохшей оболочки.
— Оно всегда будет принадлежать тебе, Прю. Мое сердце.
Ее пальцы крепче сжали его собственные.
— Не всегда. Рано или поздно ты встретишь кого-то еще, кому сможешь его отдать.
В ее тоне не было ни капли укоризны, однако Шапель тут же возразил:
— Нет. Этого никогда не случится.
Она уставилась на него, как мать на непослушного ребенка.
— Ты же бессмертен, Шапель. И неужели больше никому не отдашь свое сердце?
Он наклонился и коснулся ее щеки.
— Не важно, сколько еще я проживу, Прю. Я не перестану любить тебя до тех пор, пока Бог не призовет меня домой.
— Домой. Мне нравится эта мысль. Я возвращаюсь домой, Шапель.
В горле у него встал комок, глаза блеснули.
— Я знаю, любимая.
Слеза скатилась с уголка ее глаза.
— Как бы мне хотелось, чтобы у нас с тобой было больше времени, Шапель. Чтобы мое сердце могло принадлежать тебе подольше.
Шапель только кивнул. Говорить он был не в состоянии.
Прю облизнула губы. Похоже, слова отнимали у нее слишком много сил.
— Я хочу, чтобы ты знал, как много значили для меня эти недели рядом с тобой.
— Не надо слов. — Он не хотел потерять ее ни на миг раньше неизбежного срока.
— Нет, я должна сказать тебе об этом, — с жаром настояла Прю. — Я хочу, чтобы ты знал, как много ты значишь для меня — и какой счастливой ты меня сделал.
— Да, и я тоже был счастлив с тобой, — признался он. — Счастливее, чем за всю свою жизнь.
Ответом ему послужила еще одна улыбка.
— Что ж, я рада это слышать Ты заслуживаешь счастья, Шапель. Гораздо больше, чем сам полагаешь. Бог избрал тебя для особой цели.
По его спине пробежала дрожь.
— Что ты имеешь в виду?
Холодной рукой Прю коснулась его щеки.
— Ты — воин, Шапель. Воин добра и света. Никогда об этом не забывай.
— Прю… — Он мог бы возразить, но какой был в том толк? Пусть она верит в то, что сказала. Он и сам хотел в это верить.
— Ты был послан ко мне не случайно, — продолжала она. — Не знаю, что такого я сделала, чтобы заслужить твою любовь, но я рада, что так получилось.
— Что ты сделала? Прю, это мне несказанно повезло встретить тебя.
В ее глазах вспыхнул огонек, и Шапель понял, что его поймали на слове.
— Тогда почему Бог, который хотел тебя покарать, вместо этого посылает тебе благословение?
Ее слова пронзили душу Шапеля, подобно клинку.
— Я не знаю, — прошептал он, и это было чистой правдой. Почему Бог послал ему встречу с Прю? Он просто не мог думать о ней иначе, чем как о даре небес. И что такого он совершил в жизни, чтобы удостоиться подобной награды?
— Думаю, он знал, что мы нужны друг другу. — Ее голос звучал так тихо, что Шапель едва мог ее расслышать. — Он хотел, чтобы мы оба — и ты, и я — познали любовь. Я люблю тебя, Шапель. Всем сердцем.
Слезы струились по щекам Шапеля.
— Я тоже люблю тебя, моя прекрасная Прю.
Ее пальцы чуть сжались, и затем из груди вырвался судорожный вздох.
Шапель в отчаянии стиснул ее пальцы, припав ухом к губам. Она покидала его. Последние силы оставляли ее тело. Прю умирала.
— Прю?
Она не ответила.
Нет. Только не сейчас. Она принадлежала ему, черт возьми! Она любила его. Ни одна другая женщина в его жизни не дала ему то, что дала Прю. Еще ни одна женщина не принимала его таким как есть. Она не просила у него ничего, кроме одного — чтобы он жил. Так неужели Шапель готов был отказаться от всего этого лишь потому, что мнил себя чудовищем?
— А если даже и так, что с того? — вдруг спросил он себя вслух. Даже если он был чудовищем, разве он не обладал свободной волей? Разве он не мог выбирать, как действовать? Вот уже многие столетия он пребывал в унынии, коря себя за одну нелепую ошибку, хотя уже успел расплатиться за нее сполна. Впервые в жизни Шапель почувствовал, что может наконец простить себя и принять свою судьбу. Теперь он мог смело смотреть в лицо чему угодно, зная, что Прю любила его.
Что, если Молино и Прю оказались правы, а он сам заблуждался? Что, если проклятие стало для него даром?
Так оно или нет, но он в любом случае не собирался разлучаться с Прю. Вот уже более пяти столетий он работал на церковь, делал все, что хотели от него они, безропотно слушал, как они втаптывали его в грязь, приравнивая к демону.
