пока отец передаст ему власть законно, и сговорился с заксами.
Много наших погибло, много попало в полон. В том числе, княжна, единокровная сестра предателя. Наверное, на сына князь бы и не подумал, но выдала его смочья (драконья по-вашему) шкура. Кто-то из магов проклятие на предателя наложил, вот оно на княжиче и выплыло.
— А как она выглядит, шкура эта? — Генриху стало интересно. Все сказанное больше походило на сказку. Но в заксонских сказках рыцари обычно сражались с драконами, а не оборачивались в них.
— А кто его знает? — Либуше пожала плечами. — Говорят, человек чешуйками покрывается, а потом умирает. Но никто из рассказчиков сам такого не видел. Говорят, уже тогда об этом колдовстве только самые старые маги и помнили. Не любо оно Свентовиту.
— И что же было потом? Сняли с твоего предка проклятие? Тогда ведь уже ваша династия правила?
— А ничего. — Либуше зябко поежилась и отпила кофе. — Не снимается это проклятие. И кто его наложил, тоже так и не узнали. Ну, или мне эти хроники не показывали. А наследовал вместо него младший брат его отца — князь Земовит. Это потом уже его сын — Болеслав Хоробрый вашим на границах жару задавал пока не замирились.
— Надо же, как интересно история поворачивается, — Генрих невольно улыбнулся. — князь Болеслав — талантливый полководец. А, оказывается, мог князем и не стать.
Некоторое время супруги сидели рядышком, молча думая каждый о своем. Наконец-то Либуше надумала что-то. Тряхнув волосами, ради позднего времени освобожденными от прически, она повернулась к Генриху.
— И что теперь со свитой моей делать будем? Если им теперь веры нет?
— Ну-у, замуж отдавать, наверное? — Пожал плечами кронпринц. — Не пойман — не вор. А из-за одних подозрений отсылать их обратно к твоему отцу — он же первый засмеет. Скажет, хорошо зять, девчонок испугался.
— Родич твой Любине понравился. — Либуше снова задумалась о своем.
— Да? — Генрих оживился. — Тетя Матильда будет рада, что Йенс наконец-то остепенится.
— А что невестка — вендка, ничего? Нас тут некоторые все еще дикарям считают.
— Скажешь тоже! — Теперь Генрих позволил себе рассмеяться искренне, чувствуя, как спадает напряжение. — Она уже любой рада была бы. Хоть вендке, хоть вообще номадке южной. Только чтобы уже женить его, наконец. Иначе род угаснет.
— А сам-то он что говорит? — Спохватилась княжна, вспомнив, что это девицу можно не спрашивать. А полноправный граф, пожалуй, может и заартачиться.
— Ничего не говорит. Ему главное, чтобы жена достаточно умной была. Чтобы не ревновать к работе. Йенс у нас больше ученный, чем вояка.
— Оно и неплохо. А с остальными что?
— Найдем кого-нибудь, — благодушно пообещал Генрих. — В конце концов, мало ли неженатых рыцарей. Желательно, из провинции, — подмигнул он жене.
В этот вечер они еще долго говорили. Речь шла то о важных делах, то о совершенных пустяках. Постепенно Либуше оттаивала. Горечь, охватившая ее при известии о предательстве брата, уходила, растворяясь в насущных хлопотах.
Когда жена вдруг затихла посреди фразы, Генрих сначала не обратил внимания. А когда оказалось, что Либуше так и заснула, прямо в кресле, лишь улыбнулся. Подхватив жену на руки, он отметил про себя, что она опять превращается в аппетитную пышечку и будет жаль, если новые волнения заставят ее похудеть.
Передвигаться со спящей княжной узкими коридорами потайных ходов было неудобно. Да и не нужно. Узкая солдатская кровать уже не раз сослужила супругам добрую службу. Вот и в этот раз Генрих решил ночевать на месте. Уложив Либуше в постель, он еще вернулся, чтобы демонстративно выставить на рабочем столе парные чашки — намек секретарю, что в комнате для отдыха кронпринц не один.
Потом еще была нелегкая задача найти место в постели, не потревожив жену. С трудом устроившись, Генрих с облегчением задул свечу. Кажется, в этот раз обошлось. Можно считать очередное испытание они выдержали.
Глава четырнадцатая
Проснулась Либуше от того, что ей было жарко. Попытавшись в полусне освободиться, она почувствовала, что одеяло начало сопротивляться. Открыв глаза, Либуше осознала, что сопротивлялось не одеяло. Сопротивлялся Генрих, который был в край этого злосчастного одеяла завернут. А так, как лежали они на узкой кровати в комнатке за кабинетом кронпринца, одеяло у них было одно на двоих. И Либуше, стаскивая одеяло с себя, раскрывала заодно и мужа. А тому, видимо, жарко не было. Или было, но не настолько, чтобы шевелиться.
Пришлось смириться. Тем более, что вся эта борьба оказалась бесполезной. Основным источником тепла выступал именно Генрих, а его будить было жаль. Судя по едва различимым контурам предметов, за крохотным окном еще даже не начинало рассветать. Либуше закрыла глаза и попробовала уснуть, но сон не шел. Оперевшись на руку, она от нечего делать начала разглядывать спящего мужа.
Спокойный сон и ночной полумрак смягчили выражение лица кронпринца. Черты уже не казались такими резкими, зато можно было рассмотреть красиво очерченные брови, четкую линию скул. Сейчас Генрих казался почти красивым. Даже крупноватый нос — наследие предков-южан — не сильно портил картину.
Либуше смотрела на него и снова не могла понять, чем он так оттолкнул ее в первую встречу. Да, на богатыря из полабских легенд не похож. Но хорош. А вот той принцессе из далеких краев, наверное, пришлось несладко. Интересно, как она выглядела, если даже многократно разбавленное кровью северян, ее наследие все еще дает о себе знать в потомках?
И ведь мужчинам намного проще, их красота — другая. А она? Считалась ли она красивой на родине? Там, где, говорят, море теплое даже зимой. Здесь-то, понятно, что нет. Но, как ясно дал ей понять Генрих, принцев любить не обязательно, достаточно честно выполнять условия сделки.
Сделка сделкой, а хотелось, как в сказках. Либуше вздохнула, и попробовала улечься поудобнее, закрывая глаза. Утром из обоих снова ждут дела. Его — бесконечные, государственные. Ее — обыденные, но от этого не менее важные. Миг, когда новый день начнется для них обоих, хотелось оттянуть хоть ненадолго.
Повертевшись еще немного, Либуше уснула. Генрих же, напротив, проснулся от того, что жена во сне прижалась к нему слишком сильно. Полюбовавшись в предрассветной мгле на спящую Либуше, Генрих позволил
