Я не знала, кивнул ли он или никак не отреагировал, положилась на его чувство, на его такую же больную любовь ко мне, поскольку больше опираться было не на что. Еще шаг.
— Я согласна.
Не было никаких взрывов, ярких фейерверков и ощущений — я вообще ничего не почувствовала, просто перестала видеть перед собой ослепительную красоту Богини. Попыталась поднять руку — и мне это не удалось. Сделано.
Но сразу после меня рвануло куда-то вниз, и за какую-то миллисекунду я осознала то, что мне пытался втолковать Ноттен — сравнение моего сознания и ее. Я оказалась в бесконечности, в космосе, а везде вокруг была она — бездонная и простирающаяся во все стороны. Глаза все еще открыты — но это уже ее глаза. Моего так мало, будто я атом в бушующем океане — вроде бы есть, но ничтожен в общем потоке.
Я чуть привыкла к ощущению беспомощности и начала с того, чтобы вспомнить свое имя. Но наткнулась на очередные потоки — все попытки обратиться к своей памяти тонули в том же океане. Теперь памяти Богини было неизмеримо больше, попробуй-ка отыскать мельчайшее свое. Меня топило фактами чужого существования…
А ведь она почти во всем со мной была честна. Да, она была жестока, но никогда жестока без повода. Карала за преступления, не позволяла магам применять силу во вред. Случалось и такое, что уничтожала целые народы — но лишь при условии, когда видела в них взрывоопасную агрессию. Все ее преступления можно было только с натяжкой назвать кровавыми расправами — тираном Лайтимерр была не больше многих правителей в моем родном мире. Она не обманывала своих последователей, когда обещала им торжество справедливости, — я видела во всех этих волнах, что даже заслуженные расправы не приносили ей удовольствия. Вся пролитая ею кровь не была для нее праздником или актом высокомерия, она всерьез полюбила этот мир, в котором магия имеет самое очевидное проявление, и хотела сделать его лучше.
Меня накрыло другой волной, здесь можно копаться бесконечно. Ее боль об Андрее — она и в этом не соврала. Похожую боль она испытывала всякий раз, когда в капсуле обнаруживали разорванное тело, но на Андрее она уже не смогла сдержаться. Увидела я и то, что тело Андрея ей надолго не подходило — ведь он был мужчиной, а она обязана быть Матерью. С его помощью она собиралась только выбраться из ловушки, уйти в наш мир, а потом отпустить, когда найдет согласную на это женщину.
Видела я и смутными пятнами ее сородичей. Богиня — далеко не единственная представительница их вида, хотя народ ее немногочисленный. Просто миров миллиарды, Матери обречены расходиться в разные стороны. Постоянно дарящие, и никогда — одинокие. Они вступали в любовные связи с мужчинами, растворялись в людях и оставляли в мирах искры. Богиня действительно хочет вернуться домой, но никогда не вернется — слишком далеко, слишком призрачен путь обратно.
Самый тяжелый пласт воспоминаний связан с ее заточением. Она не умела существовать изолированно, она рождена быть неотъемлемой частью общего, потому такая пытка оказалась немыслимой. Я сосредоточилась, поскольку почувствовала приближение первой и единственной лжи в рассказах Богини. Маги обвинили ее в том, чего она не совершала, поскольку им надоел справедливый ее контроль. Вначале Богиню пытались уничтожить, тогда она солгала, что на ее существовании завязана вся магия, умолчала о наследовании дара. Надеялась, что этим остановит зарвавшихся айхов. Но они придумали выход страшнее.
Сотни и сотни лет в этой клетке. Вначале она не спала, затем ее лишили тела, чтобы не убила себя. Уже много позже более милосердные маги решили ей облегчить наказание и начали погружать в беспамятство, будя только во время ритуалов. Мысли, мысли, болезненные сны, кормежки, снова сны. И из этого я вычленила важное — бесчеловечные мучения приводили Богиню к единственному выводу, за который она столетиями и цеплялась: она сделала подарок миру, который этого подарка не заслуживал. Она совершила ошибку. Идея эта врастала в ее сознание, уничтожала все, чем она была прежде. За такое время из нее вытравили Мать и породили Возмездие. Из этого мира она не уйдет, пока не оставит от него пепелище. Не сможет уйти, это будет выше всей ее гигантской воли. Похоже на то, как из маленького любопытного мальчика с даром чтеца можно вырастить хладнокровного убийцу, но в намного больших масштабах. Соврала она мне только в этой теме, потому что знала — когда я все это увижу, то буду с ней согласна.
И я стала с ней согласна.
Но…
— Сними печати, Ринсен эн-Ройд, убери знаки. Твой силы на это хватит, — я слышала ее голос и смотрела на Ринса ее глазами. — Не оставляй нас с Катей здесь, это невыносимо.
— Прощай, Катя. Я тоже был рад узнать тебя.
Его голос был привычно равнодушным. Но теперь я со всей отчетливостью распознала цену показному равнодушию. Как я не слышала в его голосе раньше этих нот, когда его внутри давит, но он никогда не подпускает напряжение к голосовым связкам? Ринс положил раскрытую ладонь на решетку — смотрел на нас, а чернота глаз не оказывала уже никакого влияния. Откроет замки — я видела в этой черноте, что он откроет. Прямо сейчас зажмурится — быть может, впервые покажет мне свою слабость — а потом повернется к знакам. Со всем колоссальным опытом Богини теперь его я видела как на ладони и не могла понять, почему он не плачет. Ведь рвет его изнутри, так больно ему было только раз в жизни — когда он пытался разбудить погибшую маму. Но второго раза он не выдержит. Вот такой монолитный, непроницаемый для эмоций, а это для него предел. Я его предел. Потому он откроет замки — не сможет оставить здесь. Сделает последнее и на том закончит.
И я закричала — было похоже на комариный писк в гигантской пустыне. Но Богиня меня каким-то образом услышала и ответила: «Хорошо, попрощайся». Я неожиданно получила власть над губами и произнесла:
— Ринс… Убей!
— Зачем? — тут же отозвалась Богиня тоже вслух, после чего я улетела от контроля на другую сторону ее бесконечной вселенной.
Но Ринс услышал, отшатнулся. Нахмурился. Богиня начала что-то говорить, убеждать, но он уже не слушал — уловил мою просьбу, каким-то образом вычленил ее из потока фраз. Понял, что это очень важно — раз я отважилась принести себя в жертву, значит, мой резон настолько весом, что перекрывает страсть к жизни. Отошел дальше, сполз по стене на пол, зажал голову руками и произнес:
— Проклинаю тебя, Катя. Обеих вас… проклинаю.
Мое тело тоже осело, Богиня уже ничего не говорила — видела, что бесполезно. И повторила мысленно и обреченно:
— Зачем?
Я неожиданно успокоилась. Ответила:
— Потому что ты давно мертва, Лайтимерр. Они убили всё, чем ты являлась. Какой ты была раньше и какой стала сейчас — не просто наблюдающей как ради тебя гибнут невинные, но еще управляющей этим. Ты, прежде оплакивающая даже преступников, теперь не считаешь жертвы. Твоей вины нет, но это не отменяет факта — ты давно мертва. И погибнешь вместе с миром, который собралась уничтожить. Не ври — больше врать не получится. Тебе некуда идти дальше. Рожденную созидать сделали инвалидом, ты Мать, которую оставили бесплодной. Но я разделяю твое горе, всю эту несправедливость. Потому разделю и смерть — уж точно не собиралась я погибнуть в настолько подходящей мне компании. У нас пара часов максимум — целая вечность.
Она вдруг усмехнулась, но улыбка не отразилась на губах.
— Пара часов у тебя — проклятие Ринса мне не страшно, моя сила многократно больше его. Он назвал твое имя, хотя при переплетенном сознании это не имело никакого значения — нельзя проклясть одну, не зацепив другую. А мою силу ему не одолеть, он прекрасно это понимает. Но когда погибнешь ты, перестанет жить тело. И тогда я последую за тобой, если не выйду из него.
— И снова окажешься наедине со своей беспросветной вечностью, — я тоже улыбнулась ей.
— Нет, конечно, не окажусь. Ладно, это тоже выход из темницы, ведь во всем остальном ты права. Пусть будет так. Тем более в приятной компании.
