мечтал однажды поохотиться. Когда мы будем свободны…
Я хлопнул себя по лбу. И почему я не рассказал все отцу? Зачем было красть кинжал, когда можно было просто поговорить? Найтингейл понял бы. Потому что он сильный и смелый. Потому что он мой отец. Лучший из лучших. Тот, кого когда-то выбрала моя мать.
Я подбежал к нему, решив рассказать о своих намерениях, но он вдруг оттолкнул меня, даже не дав заговорить.
– Стой здесь, – грубо сказал он и подошел к имперцам. И дальше я услышал то, что лучше бы не слышал никогда.
Он выдал им место сбора друидов, их имена и все, о чем говорилось вчера. Я стоял и не верил своим ушам. Кинжал, который я крепко сжимал в кулаке, выпал и воткнулся в землю.
Так в моей жизни не стало отца.
Я не дослушал до конца, а сразу кинулся в сторону леса. Нужно было предупредить их. Но не успел я сделать и двадцати шагов, как два стражника схватили меня за шиворот. И чтобы не сопротивлялся, один из них крепко перетянул мне руки за спиной. Вот тогда я смог ощутить, чего на самом деле стоила моя свобода.
Они оттащили меня в ближайший сарай и учинили настоящий допрос. Я слышал, как тот, кого я прежде называл отцом, что-то говорил им, пытался вызволить меня, утверждал, что я ни при чем, но от его слов только болели уши. Я смотрел врагам в лицо и как никогда чувствовал, что очень даже при чем. И пусть Найтингейл предал меня, сам я не скажу ни слова.
Сначала они окунали меня в воду, пока я не перестал понимать, где я и жив ли еще. Потом раскалили на огне тот самый кинжал и медленно прижигали кожу на предплечье. Я помню, как хотел тогда умереть. Но не умер, и, в конце концов, они оставили меня в покое.
Я знал, что это были не самые жестокие пытки, и потому, когда, наконец, оказался на куче соломы в углу, почувствовал странный прилив благодарности. Тогда я еще не понимал, что никогда не смогу ненавидеть людей по-настоящему. Как бы к этому ни толкали обстоятельства.
На следующий день меня отпустили. Другие вели себя так, словно ничего не произошло. Отец, как ни в чем не бывало, отправился на охоту. Впрочем, я этому был даже рад, ибо ненависть к нему переполняла меня до краев. Мама тоже ничего не сказала, только молча мазала мои ожоги на руках, а потом дала мягкий плащ из овечьей шерсти, чтобы я спрятал под ним следы пытки.
Я помню, как крепко обнял ее и расцеловал в обе щеки, а она заплакала.
Это был последний раз, когда мы виделись. Я ушел в лес, еще не зная, что домой не вернусь. Впрочем, Отлинговер перестал быть моим домом ровно в ту минуту, когда Найтингейл перестал быть моим отцом.
Я бродил по лесу, пытаясь услышать голоса деревьев и животных. Больше всего на свете я хотел увидеть ее, узнать, что все хорошо, что имперцы никого не нашли.
Я шел до самого рассвета. Наша поляна осталась далеко позади, а я все шел и шел. Жилище Тиары был далеко, но я не чувствовал усталости. Только боль в руках изредка давала о себе знать.
К полудню я уже стоял у подножия огромного дерева, в ветвях которого притулился домик самой прекрасной эльфийки на свете. Я несколько раз позвал ее по имени. Долго никто не отвечал, пока, наконец, я не почувствовал за спиной ее присутствие. Я обернулся. Тиара стояла между кустов цветущей вишни, держа под уздцы свою белоснежную лошадь.
Она посмотрела на меня с такой печалью, что я застыл и не мог пошевелиться.
– Как ты мог? – тихо спросила она. Ветер сорвал несколько лепестков вишни и закружил их в воздухе. Я хотел сказать, что это не я, но не мог оторвать от нее глаз.
– Живы? – с трудом проговорил я. Тиара продолжала молча смотреть. – Живы? – повторил я. – Друиды ведь сильнее всех!
– Не сильнее твоей подлости, – наконец ответила она. Лошадь громко всхрапнула, словно соглашаясь.
И тут я понял: что бы сейчас ни сказал, она не поверит, потому что все это будут лишь жалкие оправдания.
– Но они живы?! – в нетерпении воскликнул я.
– Ты спрашиваешь, чтобы натравить имперцев по нашему следу? – в ее голубых глазах появились незнакомые мне прежде отчужденность и презрение.
– Это не я, – сорвалось с моих губ. – Но ты все равно не поверишь, пока я не докажу…
– Не нужно ничего доказывать и объяснять, – не дала договорить мне Тиара. – Ты всего лишь ребенок, в конце концов. Забудь о нас навсегда, так будет лучше.
Больше она на меня не смотрела. Только потянула за уздцы лошадь и направилась к домику. Я почувствовал себя невидимкой. Сердце мое дрогнуло, словно раскаленный кинжал добрался, наконец, и до него.
– Я сделаю эльфов свободными! – громко произнес я, но она даже не повернула головы.
Я понял, что больше мне здесь делать нечего, и бросился прочь, не разбирая дороги.
Я бежал по лесу до тех пор, пока тело не заломило от боли. Я чувствовал такую тяжесть в ногах, словно на них надели кандалы. В горле пересохло, как у загнанной лошади. Я остановился, пытаясь хоть как-то успокоить сердцебиение и оглядеться. Солнце почти спряталось за горизонтом. Сосны, высокие, как мачты имперских кораблей, окружили плотной стеной. Еще никогда в жизни я не чувствовал себя таким потерянным и ненужным.
Я понял, что все это время двигался на юг, как будто мое нутро само стремилось в империю.
– Я сделаю эльфов свободными, – прошептал я и, стиснув зубы и превозмогая боль, пошел дальше. Я должен был сдержать свое слово. И тогда Тиара не сможет так просто отвернуться или назвать ребенком.
Ночь спустя я вышел на широкую дорогу. Я шел и шел, пока не потерял сознание, а когда очнулся, то ничего вокруг не узнавал. Меня подобрал караван работорговцев, направлявшийся в столицу империи – Хаарглейд, что в переводе на человеческий означает «золотой цветок».
Я посмотрел на свои измученные ноги, скованные тяжелыми цепями, потом на сидевших рядом со мной в клетке. Большей частью это были люди, они тихо о чем-то переговаривались. Я неплохо знал хаарский, нас всех ему учили, но слушать их разговоры не
