чудовищно неуютно.
Мне почему-то казалось, что она на меня кинется. Ласка внутри шипела и перебирала лапками, будто пыталась придумать, как удачнее отбиваться. Но женщина подошла и протянула раскрытую ладонь:
— Меня зовут Летлима, — она улыбнулась, и я неуверенно пожала ей руку. — Не думаю, что этот достойный сын посчитал нужным обо мне рассказывать.
Летлима. Редкое имя, и я определённо где-то его слышала.
— Летлима Маро Киремала, — с той же неподвижной улыбкой подсказала она.
Я сглотнула и глупо уставилась на золотой знак «VI» на её пиджаке.
Я знала, конечно, что Арден из волчьей семьи. Я знала, чья это резиденция. И всё равно мой мозг отказывался соотносить «маму» и Волчью Советницу Летлиму Киремала, связанную с шестым волком Маро, известным как Покоритель Болота.
По телевизору она казалась ещё холоднее и ещё старше.
— Очень приятно, — кое-как выговорила я.
Она несколько мгновений рассматривала моё лицо, а потом усмехнулась:
— Врать не умеешь. Ну, ничего, это наживное. Матильда сумеет тебя натаскать.
— Я не…
Но она уже отвернулась, а я не смогла достойно сформулировать, что именно я не.
— Милый, найди сегодня время позвонить отцу, пока он не придумал новых глупостей. И получи карточки для столовой у Важицы. Договорились?
Арден, видимо, воспользовался советом «подышать», потому что ответил спокойно:
— Разберусь. Мама, нам лучше бы отдельные комнаты.
— Зачем? — безразлично спросила она и сама себе ответила: — Впрочем, ладно. Реши с Важицей.
В кармане волчицы заговорила помехами рация. Я не смогла разобрать ни слова, но Летлима нахмурилась, и между бровями проявилась глубокая кривая морщина.
Она привычным движением, не глядя, переключила каналы рации и рявкнула:
— Блок на шесть-двенадцать.
— Принято, — неразборчиво пробормотала рация.
И Летлима сразу же сщёлкнула каналы обратно, опустила рацию в карман и снова надела нейтральное лицо.
— Постараюсь пригласить вас на ужин, — доброжелательно сказала она. — Не могу обещать.
Я машинально кивнула, а Арден вставил:
— Мне нужен будет допуск, как обычно.
— Разумеется, — она пожала плечами.
Уже из коридора она улыбнулась одними губами:
— Чувствуйте себя как дома.
И захлопнула дверь.
xlv
Колдуны говорят: все мы родом из прошлого. Двоедушники думают о том иначе: мы — узелки на канве мироздания, точки на струне судьбы.
Однажды Полуночи — или, если угодно, Тьме — пришло в голову записать, что станет быть, если пройти от илистого речного берега к опушке леса, через березняк до самых маковых полей, вдоль канавы к деревеньке и дальше вверх, вверх по известняку, чтобы посмотреть с лысой горной вершины на извилистые меандры реки. Бессчисленное множество крошечных шагов, каждый из которых не несёт в себе собственного смысла! Сколько развилок, разрешённых именно так, как загадано, — и сколько пустых, пронзительных дней в ожидании следующего поворота.
До каждой крупицы дорожной пыли, до каждой ковылинки, до каждой минуты сомнения и до каждой капли нежданного дождя, — это и есть дорога. Ты прошёл её своими ногами, а она отпечаталась в тебе, отразилась, повторилась.
Она и есть — ты.
Мы — узелки на канве мироздания. Мы — точка на струне судьбы. Мы — не та остановка, до которой успели дойти, но вся приведшая к ней дорога; мы математически определены этим путём. Вот, что мы такое.
В самом начале времён была одна только Тьма, и больше ничего не было. У Тьмы были глаза-бездны, которыми она глядела в пустынное, чёрное ничто.
Зачем мне глаза, — подумала Тьма, — если в них некому смотреть?
От горького, горького одиночества Тьма стала плакать, и плакала тысячу лет и ещё тысячу лет и выплакала тысячу тысяч раз по тысяче тысяч слёз. Её слёзы стеклись в круглое-круглое серебряное озеро и стали Луной.
От Луны родился свет, а искры света стали её детьми.
Потом ещё много чего было: и дети Луны отрекались от неё ради бездны, а бездна жевала их и выплёвывала; и те, кому недоставало лунного света, основали на чёрной земле свои колдовские Рода; и на землю лилась голубая кровь, пока не стала морской водой; и шестнадцать лучших колдуний вмуровали в мёртвые горы, и каждая из них стала источником и матерью для реки, а их земли откололись друг от друга и научились быть островами.
Была Ночь, но никто не называл её Ночью, потому что дня тогда не было. Мы стали говорить о Ночи лишь тогда, когда наш мир столкнулся с каким-то другим, и вместе со слепящим солнцем, белым цветом и смертью в него пришли звери.
Тогда на новой земле появился Лес, а его противные травы расползлись повсюду вокруг. Тогда среди деревьев родились двоедушники, сразу же подрались друг с другом и понастроили заборов. Тогда мы стали скрывать изначальный язык друг от друга и в конце концов едва его не забыли.
Это тоже — кусочки наших дорог; в этом тоже есть мы.
__________
*
