по экспертизе, и я…
— Совершенно исключено.
— Это моя работа!
— Ты меня услышал.
— Мне давно не пять лет!..
— Милый. Ты, может, не заметил. У меня всего один ребёнок. Но даже если бы их было десять, это не повод складывать их под поезд штабелями!
— Под какой ещё поезд?!
Они спорили, а я пыталась слиться с обоями — богатыми, набивными, с цветочными узорами и металлизированной нитью, по которой плясал бликами жёлтый свет от изящных медных бра.
«Они» — это Арден и его «дорогая матушка», высокая, сухая волчица с жёлтыми глазами. Она была одета в вызывающе яркий оранжевый костюм, который на ней казался глухим; на лацкане приколот крупный золотой знак «VI», с инкрустацией каменьями; даже незакрашенная седина на ней выглядела не неряшливо, а строго.
На переезде настоял мастер Дюме, в своей неподражаемой манере: короткая записка, а потом тыканье пальцем то в «нет», то в «необходимо». Действительно, вряд ли место, куда вот так между делом присылают отрубленные головы, можно считать в полной мере секретным или безопасным.
Другой квартиры у Ардена не было. Он предлагал что-нибудь снять, и вот здесь мастеру Дюме пригодился лист с буквами «нет»; я почти не спорила, а вот Арден сопротивлялся довольно долго, и только теперь я в полной мере понимала, почему.
Когда мы с мастером Дюме были здесь в прошлый раз, я видела резиденцию из-за забора и в темноте. Громоздкое, обнесённое высоким забором сооружение, с курящими ласками на балконе без перил, с совершенно чёрным лесом вокруг. Мрачновато и давит, но ничего такого уж прям.
При свете дня оказалось: такое уж прям, и ещё какое.
Во-первых, резиденция оказалась намного больше, чем виделось с дороги. В глубину тёмного заснеженного сада уходили длинные, скучные двухэтажные крылья, плотно зашторенные чёрной тканью так, что на сугробах не было видно ни единого квадрата света. Из центрального холла туда вели двери — обычная деревянная, всё время приоткрытая, и металлическая, бронированная и вся обвешанная артефактами.
Во-вторых, мало бронированных дверей — здесь в целом обитали параноики. Сразу за калиткой нас обыскали суровые патрульные: в холодной проходной стояла хлипкая серая ширма, за которой надлежало раздеться догола и позволить невозмутимой девице без опознавательных знаков себя ощупать, обнюхать и просветить розовой лампой. Все вещи прогоняли через чёрный артефактный ящик по одной. Управлял ящиками мелкий, вертлявый двоедушник в огромных чёрно-зелёных очках.
Мой артефакт хотели конфисковать как подозрительный. Для досмотра я его сняла, но потом попыталась сразу же надеть обратно, и в тот же момент оказалась на прицеле у полудюжины служащих, один из которых был престарелым колдуном. Понадобилось вмешательство мастера Дюме и переписка с каким-то ответственным лицом, чтобы старший патрульный, непрерывно морщась, выписал специальное разрешение на синем бланке и повесил его, как бирку, прямо на шнурок артефакта, велев не снимать.
В-третьих, здесь в целом было как-то неожиданно много людей. Двор был совершенно пуст: несколько укатанных дорожек, целина снега и глухой звук мотора откуда-то сбоку; зато в холле мешалась добрая сотня суетливых запахов. Я чуяла это даже в артефакте, и они нервно свербели в носу.
Холл занимал два этажа, на втором было сделано нечто вроде общего пространства с колоннами, и там сидели за машинками шесть человек в форме. Бесшумно сновали туда-сюда лифты: пока мы ждали невесть чего, мимо прошли громко смеющаяся девушка в дурацком, излишне коротком платьице и порнографических сетчатых чулках, потом суровый, почти седой мужчина в кителе и фуражке со знаком «VI», потом колдунья, везущая за собой высокую многоэтажную штуку с множеством пробирок, а потом и вовсе — разодетая в меха златовласая лунная в сопровождении свиты.
— Что это всё такое? — шёпотом спросила я, провожая взглядом меховой шлейф. Он тянулся, и тянулся, и тянулся: одному из служащих пришлось придержать двери лифта и так ждать.
— Резиденция, — кисло ответил Арден. — Мама «будет рада» нас видеть и попросила выделить комнаты на четвёртом этаже.
Цифры «3» в лифтовой кабине не было: Арден как-то помялся и неубедительно назвал этаж «техническим». Зато было целых шесть подвальных этажей, а выше четвёртого — «М», то есть мансарда, «Б», то есть башня, и «Л», то есть лётная площадка.
Четвёртый этаж представлял собой длинный коридор с ровным рядом дверей по обе стороны. Они нумеровались, как в гостинице, от 401 до 422. Здесь мастер Дюме махнул нам рукой и ушёл куда-то к лестницам, а сопровождающая открыла дверь 403, выдала нам с Арденом по ключу и откланялась.
Я даже не успела толком осмотреться, когда в комнату без стука вошла она.
— Ты не можешь мне запретить, — горячечно сказал Арден. — Я привлечён к делу по приказу Сыска, и…
— Могу, — спокойно сказала женщина. — Я запросила перевод дела в Службу, документы прошли сегодня утром. Желаешь взглянуть?
Арден явственно заскрипел зубами.
— И что же, ты считаешь нужным меня отстранить?
— Никакой полевой работы, — она загнула один из пальцев, — никаких поездок, никаких выходов за периметр без сопровождения, никакой самодеятельности, никаких дурацких шуточек. Можешь доставать приличных специалистов глупыми расспросами или посчитать, что ты в санатории. Второе предпочтительнее. Это для твоего же блага!
— Мама!..
— Подыши, — посоветовала она и повернулась ко мне.
Судя по всему, слиться с обоями у меня не вышло, надо было драпать через дверь. Я так и стояла, не разувшись, на кафельном пятачке у входа в комнату, держа сумку перед собой. В довольно большой, на два окна, хорошо обставленной комнате с лебедями из полотенец на широченной двуспальной кровати, было — вопреки стараниям неизвестного дизайнера —
