Остальные за ней побежали, да не нашли, видно.
– Ясно. Оставайся здесь, мы вернем её.
Влиться обратно в реку горожан было тяжело, но мы активно работали локтями, не стесняясь отвешивать незаметные пинки особо распаленным персонажам. Выкрики о грешнице и покаянии достигли апогея ближе к храму, когда протиснуться сквозь толпу было практически нереально, а подступиться к паперти и вовсе невозможно.
– Епитимию суровую наложить да в монастырь сослать!
– Вот дурень, ты что ль будешь барыши свои за неё в монастырь платить? Пусть избавляется от приплода да в рабочий дом идет, паршивая овца!
– Жалко такую кроху, хоть и грешна, а всё равно пигалица ещё, пожить не успевшая. Ладно ли это, братья и сестры? Мир к снисхождению призывает, к покаянию, а уж каково наказание для отступницы, пусть святой отец решает.
– И за что горе нам такое, а? Из-за одной дурехи пузатой целая земля главы лишилась. Вот прознал бог, что приютили мы безродную распутеху, осерчал и отнял у нас нашу благодетельницу невинную, госпожу графинюшку!
Уворачиваться от моральных плевков было нелегко, особенно когда близ стоящие люди начали узнавать Ясеня и связывать его с Мирой. Люди активно зашептались и вокруг нас образовался небольшой свободный кружок, позволяющий вздохнуть полной грудью и оглядеться.
– Что здесь происходит? – выпрямилась я, повелительными нотками приказывая объясниться черни перед барыней, отряхнув примятый, но богатый подол платья.
– Суд людской да божий, благородная леди, – торжественно возвестила одна из знакомых рыночных баб под одобрительный гул окружающих. – Узнали мы, что в приличном заведении гнездо греха свилось, оттого и возмущены, собрались здесь для дела правого.
– Что за гнездо? Какой грех?
– К приличным людям девка прибилась, мелкая да скромная на первый взгляд. Все по углам шкерилась и на кухне таилась, посуду намывала. И того не сказывала, что падшая она, да не просто осквернила себя до брака, а еще и приплод нагуляла.
– Откуда узнали?
– Добрые люди сказывали, глаза нам открыли. Мы все молились, чтобы вернулись графья наши живыми и невредимыми, но не слышал нас бог. А как он услышит, коли такой грех великий под боком? Потому и решили мы своими силами грешницу к ответу призвать и избавить нашу землю от проклятия клятового.
– Как избавить? – волосы на затылке зашевелились от ужаса.
– Да сожгут мерзавку, и дело с концом.
Тоненький визг резанул по ушам и вывел нас из вязкого оцепенения. Кричали из храма Великого Мира, двухметровые створки которого начали закрываться. Толпа отшатнулась, в едином порыве сложив руки в молитвенном жесте, а на лицах горожан рождалось религиозное боголепие.
– Мира! – взревело где-то левее и кто-то начал активно расчищать себе путь ко входу в обитель бога.
– Мира! – плотные ряды сомкнулись, не давая мне пройти и вытащить мою служанку, которая больше не кричала, и я боялась предположить, что заставило её замолчать.
– Окстись, леди, нельзя тебе туда, там суд! – меня попытались задержать, но я не глядя раздавала зуботычины, с упорством мула прокладывая себе дорогу в самую гущу.
Сзади кто-то вскрикнул, икнул, выматерился и рядом пристроился Ясень, потирая костяшки правой руки. Мы были почти у цели и даже видели примечательную баранью шапку Анри, мелькавшую на периферии зрения, когда до публики дошло, что мы не стремимся посмотреть казнь из первых рядов.
– Не пущу! – грудью встала какая-то тетка. – От греха девку сначала избавить надо, пусть покается, потом ужо спасать будете!
– Брысь! – страшным шепотом прикрикнула я и бабу смело, удачно зацепив двух товарок.
Они не посмеют ей навредить или я лично придушу того, по чьей вине упадет хоть волосок с маленькой головы моей служанки!
Дыхание стало горячим.
– Нет-нет-нет, не вздумай! – подзатыльник был легким, но чувствительным. – Ты еще только своих же людей не жгла!
Бр-р-р, в самом деле. Не сжигать же идиотов, вбивших себе в голову невесть что.
– Но как-то надо её оттуда вытаскивать, – с удовольствием пнула под коленку толстого лавочника, вздумавшего перекрыть мне путь, а заодно и пошарить грязными руками в моем декольте.
– Дай мне пять минут, я что-нибудь придумаю. И не смей проявлять себя.
Со стороны базарных рядов послышался шум и какие-то умники выкатили здоровенную бочку, перевернув её вверх дном. На самодельный пьедестал вскарабкался щуплого вида мужичок и принялся вдохновенно вещать о недопустимости греха.
– У нас нет этих минут! Где же стража, черти их дери?
У них тут религиозный самосуд, а они и ухом не ведут! Ни одного военного арбалета на площади или по периметру, ни одного патрульного мундира, будто отделения стражи не существовало в городе! Это же массовые беспорядки, тут только силой и численностью передавить зарождающийся бунт. И если силу, пусть ужасную, жестокую, но силу огненной магии я могу им явить, то численность… Кажется, пора сбросить маски.
Толпа замерла, с упоением вслушиваясь в мотивационный бред, который нёс оратор, прикрываясь священными заповедями. Я успела услышать только про очищающий огонь и вечное покаяние, когда в глазах снова начало темнеть от переполняющей ярости. Если они сейчас сложат её погребальный костёр…
– Придумал, – отрывисто бросил Ясень. – Держись за меня и не вздумай снимать личину.
Брусчатка под ногами подозрительно хрустнула и начала покрываться льдом. Возникая словно из ниоткуда, лёд стремительно захватывал метр за метром, вызывая недоуменные вскрики, охи, мат упавших людей и визги тех, кто узрел очередной божий гнев в леденеющей площади.
Секунда и люди посыпались, как горох, кеглями сбивая друг друга, цепляясь за чужие кафтаны и тулупы, натыкаясь на локти, коленки, лица и мягкие места несчастных, которым не повезло упасть первыми.
Остались стоять только мы с Ясенем и мужичок на бочке, недоуменно раскрывающий рот от массовой тенденции прилечь на месте.
– Как смеешь ты вмешиваться в замысел божий? – внезапно зычным голосом начал мой помощник, выпрямляясь во весь свой немаленький рост. – Ты, собака, решил лично в лицо Миру плюнуть своими речами?
Неизвестного оратора перекосило. Он-то рассчитывал, что ему единственному здесь принадлежит глас божий, пока святой отец заперся в храме вместе с Мирой, а тут кто-то его обвиняет в богохульстве.
– А ты кто такой? Пошто языком мелешь? – осмелел мужик, слыша подбадривающие выкрики из поверженного, но не утратившего запала зрительского зала.
– Я – отец ребенка, – отчеканил Ясень.
