Она старалась избежать всяких любезностей с их стороны и держалась с холодным достоинством, но разговор отличался теперь большею вольностью, и это заставляло предполагать, что перед едой они подкрепили себя напитками, бывшими здесь в изобилии.
Они начали с преувеличенно почтительных поклонов, выходивших особенно грубыми у другого негодяя низшего сорта; потом сэр Джордж назвал Пильпиньона счастливцем и выказал надежду, что он воспользовался своим временем, несмотря на неприступность его герцогини. Если было иначе, то это его вина, и им, беднягам, приходилось в это время бороться с ветром, который еще более усилился. Перегрин тут повернул разговор, спросив о виденном ими корабле.
Их внимание привлекал укрывшийся от бури корабль из Ост-Индии, должно быть, голландский.
Если его понесет на берег, то с нашим народом ничего не сделаешь, – сказал сэр Джордж.
– Они послушаются меня, – сказал тихо Перегрин.
– Больше, чем море пока, – сказал со смехом капитан. – Но как только эта подлая погода несколько стихнет, я отправлюсь исполнить ваше маленькое поручение, и в награду за труды попрошу у невесты только один поцелуй. Но если только поп в Портсмуте, тогда его не сдвинешь с места, пока море не успокоится. Ничего, мадам, у нас будет все равно веселая свадьба, хотя бы она состоялась и по ту сторону воды. Я, со своей стороны, рекомендовал бы сперва совершить переезд.
Анна все время хранила молчание, как будто не понимая значения его шуток. Ее полный спокойного достоинства вид сильно действовал на него. Когда вслед за тем сэр Джордж Баркли предложил тост за невесту, она прикоснулась губами к своей рюмке и сказала:
– Пусть будут счастливы невесты, где такие есть.
– Не поддается, честное слово, – засмеялся сэр Джордж. – Вы плохо пользовались своими преимуществами, Пиль. Но это чертовски ей идет!
– Будет пустословия, Баркли, – пробормотал Перегрин.
– Ну, полно… не сдавайся, разве немного, чтобы еще раз блеснули эти глазки и гордо повернулась шея.
– Сэр, – сказала Анна вставая, – м-сье де-Пильпиньон – наш старый сосед, и понимает, что даже с его невольной гостьей следует обходиться вежливо. Спокойной ночи, господа.
– Геник, подите, пожалуйста, сюда.
Геник, жена бретонца боцмана, достаточно поняла ее слова, а также положение дел, и охотно последовала за нею, предоставив одному Гансу служить гостям, что он вполне мог исполнить. Войдя в свою комнату, Анна плотно закрыла дверь, но до нее долетел грубый смех пирующих и их насмешки над Перегрином за его неуспех; слышались самые грубые шутки, заставлявшие ее краснеть, и она была рада, что спавшая с ней бретонка не понимала их.
Все три человека разыскивались как государственные изменники, и они спешили скрыться, но Перегрин, которому принадлежала яхта и подчинялся ее экипаж, остался еще на несколько дней, чтобы захватить девушку, и они теперь объявили ему, что раз птичка поймана и он получил от них свою игрушку, они более не намерены ждать; и как только стихнет буря, оба они, женатые или нет, должны отправляться вместе с ними, несмотря ни на какое сопротивление девицы. Они без того по слабости своей уступили старинному пуританскому предрассудку насчет венчания, от которого ему давно бы пора отделаться. При этом они всячески подшучивали над тем, что он боится ее.
Голос Перегрина долетел до нее слабее – может, он сознавал лучше их, что она все слышит, и к тому же он был совершенно трезв; потом ей показалось, что он заставил их замолчать. Позже она услышала звуки, как будто сопровождавшие картежную игру. В невыразимых мучениях она продолжала молиться.
Глава XXXII
ТРЕЩИНА ЧЕРНОЙ ШАЙКИ
Трудно было представить себе девушку в более ужасном положении, чем была Анна Вудфорд, когда она обдумала все. Южная сторона о-ва Вайта вдоль скалистого прибрежья всегда пользовалась дурною славой, и она находилась теперь в руках самых отчаянных людей.
В одном Перегрине еще оставались кое-какие проблески чести и совести, но, по-видимому, он был в руках своих товарищей. Даже относительно обряда венчания было мало надежды подействовать на него. Мирские священники не пользовались хорошей репутацией, и в Коусе и Портсмуте встречались самые отверженные члены духовного сословия. Ей оставалось только возложить всю надежду на Бога и сопротивляться до последних сил. Буря опять усилилась и свирепствовала по-прежнему, – это еще отчасти благоприятствовало ей, потому что в такую погоду никто бы не решился пуститься в море.
Она не хотела выходить из своей комнаты, но пришел Ганс с извещением, что завтрак готов, сообщая в то же время, что мейнгеры ушли, и оставался только масса Перри; и сам он вышел к ней навстречу со словами надежды, что эти люди не беспокоили ее прошлую ночь.
– Не желая того, я слышала много, – отвечала она с серьезным лицом.
– Животные – сказал он. – Мне опротивели они и эта жизнь. Если б не король, я никогда бы не вмешался в это.
Рев ветра и шум волн, разбивавшихся о берег, все еще продолжались; ввиду полной невозможности покинуть это место и желая в то же время смягчить его, Анна решилась его выслушать, тем более, что он был в другом настроении. Его вчерашний насмешливый тон, полный цинизма, совершенно исчез; он вспоминал о светлых сторонах своей жизни. Он говорил о м-рис Вудфорд и своей искренней любви к ней, о той доброте, с которою относились к нему монахи в Гавре и Дуэ, особенно об одном из них, отце Ситоне, старавшемся своими рассуждениями успокоить его сомнения. Он рассказывал, как подействовала на него одна проповедь аббата Фенелона и как, под влиянием ее, он провел в покаянии целую половину поста, но все это исчезло потом в диком разгуле с наступлением праздников Пасхи. Он припоминал чувство горести, разрывавшее его сердце, в то время, как он стоял ночью около могилы м-рис Вудфорд и давал обеты бросить все дурное и начать новую жизнь.
– И с вами я могу, – сказал он.
– Нет, – сказала она, – никогда не может выйти доброе из того, где замешано преступление.
– Преступление! Это совсем не преступление. Вы знаете, что я желаю честного брака. Вы ни с кем не связаны.
– Разве это не преступление – предоставить смерти невиновного? – сказала она.
– Вы любите этого человека? – закричал он страшным голосом.
– Да, – сказала она твердо.
– Почему вы не сказали этого прежде.
– Потому что я надеялась, что вы будете действовать во имя справедливости и добра, – сказала Анна, устремляя на него свой взгляд. – Ради любви к Богу, а не ради меня.
– Вас! Разве может его любовь сравниться с моей? Он позволил женить себя на этой девочке, тогда как я боролся и бросил все. Потом он бежал, да, бежал, оставив вас одну выносить всю тяжесть его преступления; он никогда даже не приблизился к вам во все эти годы. О, да! Он смотрит на вас, как на гувернантку своего ребенка! Заслуживает ли он вашей любви? Для него, наверное, приготовлена уже другая наследница.
– Нет. Его родители дают свое согласие, и мы любили друг друга в течение шести лет.
– Вот как он связал вас, чтобы вы сохранили его тайну! Он запоет скоро другое, когда выпутается из беды!
– Вы совсем не знаете его! – только сказала она.
– Да! – продолжал Перегрин, расхаживая взад и вперед по комнате, – только еще недоставало этого, чтобы он похитил у меня ваше сердце, чтобы довести до последнего предела мою ненависть к нему.
– Вы не можете говорить этого, сэр. Он был моим защитником и другом с самого детства. Я любила его от всего моего сердца всегда.
– Эти большие красивые увальни всегда покоряют себе женщин, – сказал он с горечью. – Я помню, как он гонялся за мною с плетью, когда я устроил вам западню в проходе, и вы никогда не простили мне этого.
– Я давно позабыла эти детские шалости. Вы с тех пор не обижали меня.
– Это правда, с того самого времени, как вы и ваша мать первые стали обращаться со мною, как с человеческим существом.
