обозначениям и к семье, с которой он был связан кровью. Как и большинство Шулеров, он считал эти кровные и клановые обозначения развращёнными, архаичными, устаревшими… угнетающими культуру видящих в целом.
Он не ступал в Сиртаун как минимум тридцать лет.
Конечно, учитывая, кем он был, это едва ли удивительно.
Однако Кали гадала, было ли это решение самого Ревика, или Галейт приказал ему держаться подальше. Наверное, это не имело значения. Хоть ему запретили ехать туда, хоть он сам просто выбрал не возвращаться по личным причинам, его статусный «чистокровный» клан практически отрёкся от Ревика.
Это не имело значения, учитывая то, кому Ревик был верен в эти дни.
Группировка видящих, называвших себя «Организация» (но все остальные видящие на планете называли их «Шулерами»), состояла скорее из ряда боевых отрядов, нежели организовывалась по принципу гражданской иерархии. Клановый статус вообще не играл роли в их структуре.
Было по-своему иронично, что в этом Шулеры были более демократичны, чем их мирные братья и сёстры на севере. Иерархия Шулеров была не менее жёсткой, чем клановые иерархии видящих старой закалки, но у неё имелось преимущество — она не основывалась на древней аристократии или иллюзиях «чистоты» крови.
Большинство Шулеров называли Ревика по его фамилии Дигойз, но делали это скорее из-за формальности в армейской структуре, а не из почтения к тому, откуда родом Дигойз и кто его семья.
Организация в первую очередь считала себя военной структурой.
По той же причине она переняла обращения и титулы, свойственные для армейских иерархий на западе, и отчасти поэтому его звали по фамилии, а не Ревиком.
Кали подозревала, что отчасти дело было и в самом Ревике.
Армейский уклон Организации подходил и под его тип личности, и под его прошлое.
Зная его, он наверняка не хотел, чтобы кто-то сближался с ним теснее, чем предполагало использование формальной версии его имени.
До приезда сюда Кали какое-то время искала информацию о нём в надежде, что это поможет ей поговорить с ним.
Она также искала информацию об его семье.
Родные, биологические родители Дигойза Ревика были мертвы.
С тех пор Дигойз Ревик был усыновлён кузеном его отца (в смысле, его настоящего отца) и несвязанной супругой этого кузена, у которых уже было двое детей, Уэлен и Голире. Усыновление состоялось официально, через сами клановые семьи.
Кали знала, что это наверняка подразумевало участие в процессе Совета.
Судя по записям, которые она видела, они наверняка вмешались напрямую, возможно, даже навязали усыновление кузену отца. Кали могла назвать несколько причин, по которым Вэш и другие старейшины могли так поступить, в том числе и для того, чтобы очистить клановые связи Дигойза Ревика и (хотя бы формально) дать ему начать с чистого листа.
Конечно, Кали сильно подозревала, что настоящий Дигойз Ревик погиб.
Она знала, что кровная связь всё равно присутствовала, но, скорее всего, родство было более далёким.
Каким бы ни было это родство, она также сильно подозревала, что приёмная семья нового Дигойза Ревика, занявшего место их племянника, не хотела иметь с ним дело.
Кали гадала, сколько новый Дигойз Ревик знал или помнил об этих событиях и их последствиях. Честно говоря, она в принципе гадала, сколько видел этот мужчина, сейчас находившийся в зале для совещаний в Сайгоне.
Что бы он знал или не знал, в ходе внимательного изучения Барьерных записей она заметила немало горечи с обеих сторон этого навязанного усыновления.
Оба новых «родителя» Ревика, похоже, пытались выполнить свой долг в своеобразной ограниченной манере. Однако при взгляде на эти записи становилось очевидно, что приёмная семья Ревика не была слишком добра или привязана к нему, хоть эмоционально, хоть как-то ещё. Кали сильно подозревала, что приёмный отец Ревика был в жизни Дигойза Ревика лишь очередным «дядей»… ещё одним псевдонимом и ложью, которые приходилось терпеть ради всеобщего блага, и неважно, знал ли он причины, стоявшие за этим.
Что бы он знал или не знал, нынешний Дигойз Ревик быстро уловил, что приёмная семья лишь презирает его присутствие. Пусть они не обходились с ним откровенно грубо, их молчание ясно говорило, что они думают об этом бремени и необходимости добавить его к их (по их мнению) ранее незапятнанному семейному древу.
По той же причине Ревик вообще не обращался к ним в плане эмоциональной поддержки, даже к детям, которые хотя бы пытались предложить ему любовь и родство, особенно его старший приёмный брат Уэлен.
Опять-таки, Кали была не до конца уверена, что этот «новый» Дигойз Ревик вообще обращался к кому-то за такими вещами… не прямым текстом.
Это делало его странным по меркам видящих.
Или, возможно, более странным.
Это также дало ей очень необходимое напоминание о сострадании к этому существу, вне зависимости от того, кем он позволил себе стать.
Кали шла по пыльной улице, игнорируя взгляды, которые она привлекала, пока направлялась к своему отелю. Большинство этих взглядов исходило от американцев и других иностранцев, и не только потому, что она всё ещё находилась в районе Сайгона, вследствие войны занимаемом журналистами, экспатами, дипломатами и военными подрядчиками.
Несколько более тихих взглядов исходило от вьетнамских пешеходов, а также местных, ехавших на расшатанных велосипедах или мотоциклах, которые можно было точно описать как скопление запчастей, державшихся вместе за счёт какого-то двигателя, разодранного сиденья, скотча и руля.
Время от времени велосипедная рикша со стуком прокатывалась мимо на ржавых погнутых колесах. Мимо проезжали пыльные машины, джипы и грузовики, иногда даже автобус поднимал ещё больше пыли. Более чистые и новые машины оставались относительной редкостью; большинство из них принадлежало иностранцам или служащим в армии.
Соломенная шляпа, которую носила Кали, упрощала маскировку её слегка азиатских черт, но она выглядела слишком белой, чтобы остаться незамеченной здесь — даже если не считать её роста, который был на десять с лишним сантиметров выше среднего роста человеческих вьетнамских женщин.
Белые женщины, даже наполовину белые, здесь были редкостью.
Её тёмно-каштановые волосы могли бы помочь с маскировкой, если бы не тот факт, что они спадали на её спину мягкими локонами и всё ещё содержали светлые пряди, выцветшие на калифорнийском солнце — ещё один признак, что она не отсюда, что она не одна из них.
Она изо всех сил старалась минимизировать влияние своих волос и фигуры, нося те же простые платья с разрезами на лодыжках и похожие на сабо сандалии, что и местные, но она сомневалась, что от этого был толк. Даже её походка была приметной до такой степени, что ей приходилось
