— Саша, отпусти его… — уставший голос Нелидова доносится до сознания девушки, но не задерживается там надолго, — ему ничем не поможешь. Мы сделали все, что могли, нужно смириться с неизбежным — от выстрела в сердце оборотни погибают. Чем держится Глеб — непонятно, но долго это не продлится. Пойдем, тебе нужно отдохнуть.
— Я не уйду, — механически двигая губами, отзывается девушка.
Александра не обращает внимания на окружающих. Вцепившись в руку мужа, она придвигается к нему ближе, вслушиваясь в невесомое дыхание. Он жив. Он не сдастся. Не нужно рассказывать ей, что ранение в сердце для оборотня смертельно, нет! Он выживет! Он не может не выжить… И пусть все законы этой гребаной оборотнической жизни говорят о невозможности подобного, Глеб выживет! Уже два часа все убеждают ее, что сделать ничего нельзя, уже два часа все твердят, что это закон жизни и суровая справедливость судьбы — оборотень умирает, едва металл касается его сердце… Нет! Пусть верят в свои глупые россказни… Они говорили, что человек и волк не могут быть парой, они говорили, что она не сумеет выносить детей… Они много чего говорили, а получилось все наоборот!
Глеб не может сдаться, что бы они не думали…
Страшная ночь подходила к концу, после операции прошло уже несколько часов, а состояние Оборского не становилось лучше. Саша ни на что не обращала внимания. Все произошедшее вспоминалось, как в тумане. Искаженное безумием лицо Алины, поездка на бешеной скорости до клиники, решительно сдвинутые брови Нелидова, сурово сжатые губы Алекса, посеревшие охранники… Несколько часов перед дверью операционной… Снова эти белые стены… Снова ожидание… И страх. Парализующий, расползающийся по онемевшему телу лютым холодом, подбирающийся к сердцу и заставляющий его сжиматься в страшном предчувствии… А потом, реанимационная палата и уставшие голоса врачей, с удивлением констатирующие — все еще жив. И холодная, безжизненная рука мужа, в которую она вцепилась, едва его вывезли из операционной.
В этой руке для нее заключалась сейчас вся жизнь Оборского. Пока Саша держала ледяную ладонь, ей думалось, что еще не все потеряно. Что он не может оставить ее, что чудо, все-таки, случится…Господи, зачем он кинулся к ней? Если бы Глеб не прикрыл ее от выстрела Алины, все могло бы быть по-другому…
…Александре казалось, что она всего лишь на секунду закрыла глаза, не справившись с тяжелыми веками, но, еле ощутимое движение пальцев мужа, заставило ее очнуться.
— Глеб… — неверяще прошептала она, — Глебушка…
Дрогнувшие веки были ей ответом.
Саша заполошно жала кнопку вызова сестры, не отрывая взгляд от мужа. Он приходит в себя!
— Александра Павловна, посторонитесь, — полная медсестра аккуратно отодвинула ее в сторону.
Палата наполнилась врачами. Раздавались приглушенные возгласы, негромко отдаваемые приказы, шорох шагов… Саша ни на кого не обращала внимания. Ее глаза были прикованы к мужу. Бледное, небритое лицо, плотно сомкнутые веки, бескровные губы… Безжизненный вид мужчины медленно убивал Александру. Ей не могло показаться! Его рука, правда, шевельнулась… Правда…
«Глеб, пожалуйста… Не оставляй меня…» — Саша отчаянно смотрела на Оборского, не желая признавать, что ошиблась.
По лицу оборотня скользнула гримаса боли, и он медленно открыл глаза. Пустой, какой-то потусторонний взгляд остановился на суетящихся вокруг людях, медленно обвел их и замер на стоящей в стороне Александре. Искра узнавания разорвала страшное беспамятство, янтарные глаза вспыхнули, и с бледных губ слетел еле слышный шепот:
— Сашка…
— Александра Павловна, вас там какой-то мужчина спрашивает, — к сидящей у постели мужа Саше подошел Виктор, один из охранников.
— Он представился?
— Нет, но очень просил вас позвать. Что ему ответить?
— Я сама поговорю с ним, — девушка кинула быстрый взгляд на спящего Глеба, решительно встала и направилась к выходу. Какое-то странное волнение подталкивало ее вперед, заставляло торопиться и сбивало дыхание.
Она быстро спускалась по лестнице, пытаясь успокоиться и перестать нервничать. Вид стоящего у поста медсестры мужчины заставил Александру замедлить шаг, и устало провести рукой по волосам. Нет… Только не сейчас…
— Саша, — голос говорящего был непривычно мягок.
Девушка сделала еще несколько шагов, и замерла напротив высокого, седого мужчины.
— Здравствуй, папа, — спокойно поздоровалась она.
— Мне нужно поговорить с тобой, — взгляд отца был, как и прежде, строгим и решительным, но где-то, в самой глубине его глаз, Саша увидела какое-то тщательно скрываемое чувство. Обострившееся восприятие подсказывало ей, что полковник волнуется и не может собраться с мыслями, — я не знал, что у вас произошло. Мы можем отойти в сторонку? — покосился он на застывшего за спиной Александры охранника.
— Да, конечно, — девушка приглашающе указала рукой на стоящие в холле кресла.
Отец и дочь, не сговариваясь, заняли места напротив друг друга. Несколько минут прошли в молчании. Наконец, Станкевич-старший не выдержал и, откашлявшись, заговорил:
— Саша, я должен извиниться перед тобой… Ну, за тот случай, — полковник неловко крутил в руках портсигар, — я был неправ.
Ему ужасно хотелось закурить, чтобы избавиться от сосущего, неуютного чувства вины, но он не рискнул достать сигарету.
Александра пристально смотрела на своего отца и молчала.
— Понимаю, тебе сейчас не до этого… Но… Сань, прости меня, а? — Павел Владимирович тяжело сглотнул, — я не хотел… Просто, фотографии увидел и нахлынуло… не собирался я тебя выгонять…
— Знаю, — тихо ответила Александра, — я потом уже поняла. Только, гордость не позволила вернуться.
— Простишь? — с затаенной надеждой, поднял на нее глаза полковник.
Саша вглядывалась в лицо отца, замечая появившиеся глубокие морщины на лбу, набрякшие мешки под глазами, седину, посеребрившую некогда рыжеватую шевелюру, горькую складку у рта… Чувство сожаления шевельнулось глубоко внутри. От Павла Владимировича разило одиночеством и какой-то безнадежностью.
— Да. И ты меня прости, ладно? — глядя ему в глаза, вымолвила Александра.
Сейчас, когда у нее у самой были дети, она поняла, что не имела права так категорично обрезать все нити, связывающие ее с отцом. Ну, да, что уж теперь… Гордость — фамильная черта Станкевичей — передалась и ей.
— Как твой муж?
— Лучше. Врачи надеются, что все обойдется. Главное, он пришел в себя.
— Ну, они, вообще, живучие…
— Папа…
— Да, нет, это я так. Хорошо, что ему легче.
