– люди были обречены, поскольку твари сбивались в стаи по пять десятков особей, самое меньшее, и преследовали своих жертв без устали днём и ночью.
Фог, конечно, испепелила свору, но не могла перестать думать о том, что было бы, если б сундук опустился немного ниже.
В пути беспрестанно приходилось быть начеку; вечерами же, сразу после трапезы и перед тем, как отправиться в дорогу, она старалась выделять немного времени на чтение. В основном листала учёные книги, иногда обращалась к трудам прославленных мастеров, особенно тем, которые занимались лекарским делом или усовершенствованием предметов обихода. К дневникам Миштар отчего-то рука не тянулась, и размышлять об учителе тоже по-прежнему было неловко. И даже если б он вдруг свалился с неба, а память его нисколько не пострадала, Фогарта бы, пожалуй, притворилась кем-нибудь другим – а то и вовсе бы спряталась.
«Вот разберусь с работорговцами, тогда, пожалуй, не стыдно будет взглянуть ему в глаза», – убеждала она себя.
Верилось в это с трудом.
На подходах к Кашиму оазисы стали попадаться чаще. Обычно Фог старалась избегать их, но затем поняла, что поступает глупо.
– Невозможно вечно прятаться от людей, – процедила она сквозь зубы, наблюдая с высоты за тем, как движутся к источнику, окружённому выносливыми пустынными деревьями, всадники, одинокие путники и целые караваны. – Да и в Кашиме их несравнимо больше… Нечего бояться.
Сперва ей приходилось уговаривать себя, что если-де накинуть сверху балахон, вроде того, что носили местные пастухи, а на сундук наложить сверху образ тхарга, то на неё никто и глядеть не станет, примут за бедняка или бродягу, добирающегося из одного города в другой. Но затем Фог рассердилась на собственные мысли: ей – и прятаться? От кого, от каких-то кочевников-южан, которых в Шимре и близко бы не подпустили ни к розовым башням цеха кимортов, ни тем более ко двору пресветлого ишмы, куда ей не раз приходилось бегать по поручению учителя?
Раззадорившись так, она выкрасила хисту в бирюзовый цвет, нижнее платье – в нежно-лиловый, а ту рубаху, что прилегала к телу, сделала серебряной – так, чтобы ткань ослепительно сверкала на солнце, показываясь при каждом движении. Уселась на сундук, подогнув под себя ноги, как вельможа на дворцовом чаепитии, гордо выпрямила спину, а волосы оставила непокрытыми. Купол из морт висел над ней, защищая от жарких лучей, и иссушающий пустынный ветер обращался в ласковый бриз, касаясь её лица…
Когда Фог вошла в оазис, то самодовольные купцы опускали глаза и уступали дорогу, а стражи с мечами в половину человеческого роста кланялись.
– Ещё бы, – пробормотала она, вспомнив слова Сидше. – Это ведь юг. Здесь чем пышнее свита, тем важнее человек; чем больше золота на себя напялишь, тем более состоятельным тебя посчитают. Видно, так они относятся и к силе: если вести себя, как вздумается, то они сочтут, что ты можешь себе это позволить.
Никто не воспрепятствовал ей, когда она, не обращая внимания на очередь, лихо спланировала к источнику и спрыгнула на землю, чтоб наполнить фляги водой. Напротив, некий вельможа в расшитых золотом одеждах велел своей охране оттеснить людей от чаши с водой, дабы «не оскорбили они взора ясноокой госпожи».
Фог даже благодарным кивком его не удостоила.
Вельможа одобрительно цокал языком, а стражники его кивали друг другу.
До Кашима оставалось полдня пути.
Если в глубине пустыни превыше всего ценится вода, то ближе к городам люди вспоминают, что есть ещё и другие сокровища: золото, серебро, тончайшие драгоценные ткани, кожи тонкой выделки, пряности, вина, всевозможные изящные безделицы, тхарги редких пород с яркими гребнями, книги с тайными знаниями, мирцит и хитроумные механизмы от мастеров, деликатесы с севера, оружие и, конечно, рабы. Всё это стекалось в оазис Кашим с разных концов Земли Злых Чудес, потому что на окрестных рынках можно было найти любую диковинку по сходной цене, а конклав смотрел на местные вольности сквозь пальцы. Ведь, как говорили южане, котёл разорвётся, если не сдвинуть крышку и не выпустить пар.
Разумеется, сюда устремлялись и проходимцы, мошенники, просто бродяги, ищущие счастья – словом, авантюристы всякого пошиба.
Не раз и не два приходилось Фог по дороге обгонять подозрительные процессии. Однажды померещился даже впереди обгорелый остов шатра – того самого, который она сама подожгла, но вблизи оказалось, что это скитальцы-кьярчи тянут древнюю-древнюю повозку, такую грязную, что цвета полога уже не разглядеть. Богатых караванов, наоборот, почти не встречалось – состоятельные люди предпочитали путешествовать после заката, когда становилось чуть прохладнее. Единственное исключение составляли, пожалуй, всадники-арафи. Превосходные воины, мнящие себя потомками царских родов, они разъезжали на крупных тхаргах особой масти, ослепительно-белых с синими гребнями, и горе тому, кто не успеет склонить голову, завидев такую кавалькаду! Взмах мечом – и непокорная голова покатится по песку.
Считалось, что это всё от непомерной гордости и буйного нрава арафи; впрочем, в присутствии настоящих правителей с вооружённой свитой, членов конклава или же кимортов они почему-то сразу вспоминали и о смирении, и о сдержанности… Так что, заметив издали характерную окраску тхаргов и развевающиеся по ветру бледно-голубые одежды, Фог только фыркнула и добавила сундуку ускорения, намереваясь побыстрее проскочить мимо неприятной процессии.
Но не тут-то было.
Краем глаза она заметила в окружении всадников-арафи долговязого человека, седого, как лунь, облачённого в хисту на ишмиратский манер – и застыла, точно вмёрзла в воздух.
«Это не Алаойш, – пронеслось в голове. – Не может быть он!»
Ещё не разглядев толком странника, подспудно Фогарта знала уже, что на её учителя он не похож ничем, кроме восточных одеяний – ни жестами, ни ростом, ни лицом. Но сердце уже зашлось в тревожном ритме, и просто пролететь мимо
