— Ваш чай, сударь, — послышался голос Эгмемона.
— Входите, — сказал Элихио.
Дворецкий вошёл с подносом, на котором были две чашки с ароматным розоватым отваром.
— Чай из лепестков кордиона, сударь. Хорошо утоляет жажду и успокаивает, — сказал он, ставя поднос на тумбочку руками в новых чистых перчатках. Выпрямившись, он сообщил: — Для вас приготовлена комната, сударь. По соседству с этой. Можете располагаться и чувствовать себя как дома.
И дворецкий с поклоном удалился. Доктор Кройц взял себе чашку и с жадностью отпил глоток.
— Прекрасный чай, — сказал он. — Выпей тоже, сынок.
Элихио взял вторую чашку. Чай из лепестков имел тонкий цветочно-фруктовый аромат и лёгкую кислинку, им было очень приятно утолять жажду. В дверь тихонько постучали.
— Да, войдите, — отозвался Элихио.
Вошёл лорд Дитмар, а следом за ним Джим. Доктор Кройц и Элихио встали. Лорд Дитмар был полон спокойного достоинства и приветливости, и у Элихио защемило сердце от какой-то светлой тоски: именно таким он любил лорда Дитмара больше всего. Джим держался рядом с ним, кутаясь в белую шёлковую накидку с широкой золотой полосой по подолу, поддерживая одной хрупкой ручкой падающие складки, а другой легонько опираясь на руку своего спутника. Он был очень естественный и непринуждённый, и вместе с тем в нём было аристократичное изящество и величавость, особенно в посадке головки на высокой белой шее; впрочем, выступающий животик делал его мягким, милым и домашним. Глядя на эту пару, Элихио с горечью подумал: «Будь я проклят, если ещё хоть раз в своих мыслях оскорблю этих светлых людей своими дурацкими фантазиями!»
— Мы рады приветствовать вас у себя, доктор Кройц, — сказал лорд Дитмар. — Надеюсь, в наше отсутствие вам было оказано должное гостеприимство?
— О да, милорд, благодарю вас от всего сердца, — ответил доктор Кройц. — Гостеприимство, оказанное мне, было выше всяческих похвал.
Элихио покраснел, вспомнив чистку снега. Какое уж там гостеприимство! Но он промолчал. Доктор Кройц между тем старался держаться прямо и учтиво, но в его безукоризненно вежливом тоне всё же сквозили усталость и плохое самочувствие. Его голос был тих, а лицо совсем посерело.
— Позвольте представить вам моего спутника Джима, — сказал лорд Дитмар.
Джим изящно наклонил голову, улыбаясь, и доктор Кройц с поклоном осторожно пожал его тонкую руку.
— Надеюсь, вас накормили хорошим обедом? — спросил Джим.
— Обед был превосходен, благодарю вас, ваша светлость, — ответил доктор Кройц.
— Мы смеем просить вас остаться в нашем доме на ночь, поскольку час уже поздний, — сказал лорд Дитмар. — И, если вам будет угодно, позавтракать с нами утром. Мы весьма сожалеем, что не встретили вас днём лично, но, полагаю, Элихио хорошо справился с обязанностями хозяина.
— Мне абсолютно не на что пожаловаться, милорд, благодарю вас, — улыбнулся доктор
Кройц, а Элихио опять покраснел. Он справился отвратительно, и он это знал. Подумать только — он заставил смертельно усталого доктора Кройца чистить вместе с ним снег!
— В таком случае не смеем больше отнимать время у вашего отдыха, — поклонился лорд Дитмар. — Позвольте пожелать вам спокойной ночи.
Откланявшись, они с Джимом удалились, светлые, спокойные и красивые, и Элихио с доктором Кройцем остались вдвоём.
— Чудесные люди, — проговорил доктор Кройц, возвращаясь к своему уже немного остывшему чаю. — Я не удивлён, что ты здесь загостился… Но пора и честь знать, сынок.
Допив свой чай, доктор Кройц поморщился и потёр пальцами лоб. Положив руку на плечо Элихио, он сказал с бледной улыбкой:
— Проводи меня в мою комнату, дорогой… Мне что-то не по себе.
Робко взяв доктора Кройца под руку, Элихио проводил его в соседнюю комнату, которая была в точности такой же, как комната Даллена, только кровать там стояла не у окна, а у стены, а шкаф был один. Доктор Кройц в изнеможении сел на кровать.
— Ну что ж… Отдохнём немного, — проронил он чуть слышно. — Да, что-то я расклеился… Надеюсь, к утру мне станет лучше. Спокойной ночи, дорогой. — Взглянув на Элихио, ещё медлившего уходить, он добавил со слабой улыбкой: — Не беспокойся… Иди. Всё хорошо.
Пожелав ему спокойной ночи, Элихио вернулся к себе, но не сразу лёг спать, а сначала пошёл в ванную и попросил Эннкетина приготовить ему ванну.
— Завтра я уезжаю с доктором Кройцем, — сказал он. — Хотелось бы перед отъездом ещё разок искупаться. Мне здесь очень понравилось.
Он долго нежился в тёплой воде с ароматной пеной, а Эннкетин в это время делал ему маникюр. Потом мягкие пальцы Эннкетина мыли ему голову и наносили на волосы бальзам, после сушили их и расчёсывали. Ему будет всего этого не хватать, понял он. В академии нельзя было принять ванну с таким шиком, а главное, там не было слуги с мягкими руками.
После ванны, чистый и расслабленный, он вернулся в комнату. Он вдруг остро осознал, что это его последняя ночь здесь, и его пронзила мучительная тоска. Он открыл шкаф и снова перебирал вещи Даллена, прощаясь с ними со слезами на глазах. Какие-то из этих вещей он видел когда-то на Даллене, а другие были ему незнакомы — например, великолепный белый костюм с золотыми галунами, совершенно новый, упакованный в хрустящий прозрачный чехол. Элихио позволил себе открыть чехол и извлечь костюм, состоявший из короткого жакета, бриджей, золотой жилетки и плаща с золотой подкладкой, а также рубашки из тончайшего шёлка, шёлковых белых чулок и белых атласных перчаток с золотой вышивкой, упакованных в отдельный маленький чехольчик. Для какого случая предназначался этот костюм, судя по всему, ни разу не надетый? Из чехла выпал ярлык, на котором было написано золотыми буквами: Салон свадебных облачений «Лорелио», 8-я Майская улица, зд. 207, уровень 118, секция 23.
Воровато оглядываясь на дверь и слушая, не идёт ли кто-нибудь, Элихио надел этот свадебный костюм и встал перед зеркалом, откинув распущенные волосы за спину. Костюм сидел на нём идеально, как будто был сшит специально для него, и Элихио не хотелось его снимать. В горле встал солёный ком. Даллен уже никогда не наденет этот костюм, не скажет кому-то «да», и его голову не увенчает диадема. Не родятся его дети, не обнимут его и не подарят ему улыбки. Никогда…
Элихио вздрогнул и обмер, увидев в зеркале отражение лорда Дитмара, стоявшего в дверях комнаты с влажно блестящим взглядом. Обернувшись, Элихио пробормотал:
