прижимает клеймо к моему животу. Держит его. Держит, пока я корчусь и кричу.
Я теряю сознание.
Лесной народ окружает Начальное Древо.
«Вот, что я хотела тебе поведать, Фрици». – Голос Хольды звучит по-другому. Он более звонкий, менее сдержанный, и в этом пограничном пространстве между забвением и болью, должно быть, сквозь слои ее магической секретности наконец-то прорывается правда, так как здесь другие богини не могут увидеть то, что она мне показывает.
«Лесной народ защищает Начальное Древо, – говорит она, – но оно не всегда было источником магии. Раньше магия была дикой. Раньше она текла свободно».
Она показывает мне мир, огромный мир ведьм, творящих заклинания, и их воинов, охраняющих их, и ни одно из созданных ими заклинаний не следует нашим законам.
«Но угрозы над нашим народом нависали всегда. Охотники стали лишь новой их разновидностью. Те, кто был до них, римляне, почти уничтожили нас. Поэтому мы с сестрами собрали столько дикой магии, сколько смогли, и заключили ее в Начальное Древо».
Я снова вижу лесной народ, создающий барьер, охраняющий Древо.
«Мы установили правила для доступа к магии Древа и придумали легенду о том, что дикая магия развращает. Мы возложили ответственность за соблюдение этих правил на жриц и старейшин. Мы думали, что, если будем контролировать доступ к магии и убедим как ведьм, так и обычных людей, что злая магия может быть только дикой, добрых ведьм будут меньше бояться. Их перестанут преследовать.
Мы ошибались.
Дикая магия все еще существует в мире, хотя и в меньшем количестве, благодаря тому, что мы использовали часть ее для создания Древа. Мои сестры не согласны с тем, что я считаю правдой, – сдерживание ведьмовских сил никогда не решит проблему. Контроля над магией никогда не будет достаточно, чтобы убедить мир не бояться нас.
Теперь ты должна дать отпор.
Ты должна разорвать свою связь с Источником и открыться дикой магии. Это та же сила. Она не причинит тебе вреда.
Мне так жаль, Фрици».
Дитер снова приводит меня в чувство.
Я прихожу в себя, задыхаясь от боли.
Ясность ума поразительна, отвратительна и в то же время приносит облегчение.
Она слишком многого от меня хочет. Слишком многое выходит за рамки этого момента, а мой мозг сосредоточен только на сейчас, потому что я нахожусь во власти безумного брата.
Дитер не продвинулся далеко в разговоре с Хольдой, иначе он не стал бы так поступать – делать все это. Ему не нужно так поступать со мной. Ему не нужно ничего – клеймо может помочь ему сосредоточиться на своих намерениях, но он не осознает, насколько безгранична его сила на самом деле.
Я пытаюсь сказать ему. Хотя бы для того, чтобы заставить остановиться.
Я помню, как говорила Лизель. «Я только хотела заставить его остановиться».
Он снова разогревает клеймо и подносит его к моей ключице.
Добавляет еще одну метку на моем бедре, прожигая юбку.
В воздухе висит тяжелый запах горящей плоти. Я кричу громко, как никогда прежде, извиваюсь в цепях, мои запястья стерты, пальцы ног скребут по доскам пола, скользким от пота и слез, но я не могу убежать, не могу думать…
«Сегодня и отныне». – Мне нужно произнести эти слова. Мне нужно подумать о них. Мне нужно, нужно прекратить эту боль, уйти прочь…
«Отто, Отто, помоги мне…»
Отречься от Источника. Дикая магия ничем не отличается от его сил, никогда не отличалась. Богини думали, что так защищают нас. Они лгали. Они лгали, лгали…
Дитер делает шаг назад, оценивающе склонив голову набок.
– Умоляй меня тебя исцелить. – Он произносит это так спокойно, прямолинейно, что я цепляюсь за его слова. – Умоляй меня, и я подумаю об этом.
Я скулю, мое горло в синяках и волдырях, пот и слезы заливают лицо, но когда я смотрю ему в глаза, то смотрю с неприкрытой ненавистью.
Дитер пожимает плечами.
– Я правда пытался быть милосердным. Что подумает о тебе твой капитан, который повел себя как шлюха?
Он тянется к чему-то над моей головой. Раздается щелчок, и цепь, удерживающая кандалы, выпускает меня, мое тело падает на пол.
Громкий удар от падения оглушает меня, и я лежу, доступная и побежденная, мокрая от пота, испытывая такую боль, какой не знала никогда. Я поворачиваюсь, пытаясь найти положение, в котором не было бы так больно, но мои руки в кандалах, на груди два клейма, а юбка вплавилась в ожог на бедре, делая рану еще болезненней.
Дитер подходит к двери и отворяет железный засов.
– Она готова.
Дверь распахивается. Входят, смеясь, два охотника. Как только они видят меня, их смех превращается в голодный вой.
– Привяжите ее к столбу, – приказывает Дитер. Он садится за стол и берет в руки чашку с чаем, угасающий вечерний свет освещает его лицо. – Сообщите всем, чтобы были на постах, когда начнется сожжение, я полагаю, кто-нибудь ринется впопыхах спасать ее.
Охотники подходят ко мне.
Я заставляю себя отстраниться. Сразиться. Мой разум кричит, умоляя действовать, но у меня ничего нет, только боль…
Один хватает цепь, скрепляющую мои руки. Другой тянет за ноги. Боль от движения, от того, что меня дергают из стороны в сторону… темнота пульсирует, манит…
– О, будьте с ней помягче, – говорит Дитер из-за стола. – В конце концов, она моя сестра.
Один из охотников усмехается. Они выволакивают меня из комнаты, и я больше не могу даже хныкать. От меня будто осталась лишь оболочка, стертая до крови, наблюдающая за братом, словно под извращенным гипнозом.
Как мы должны победить такого, как он? Никакая магия не будет достаточно сильной.
«Фрици», – раздается голос Хольды, глухой от слез. Больше она ничего не произносит. Только мое имя. Только просьбу.
Я зажмуриваюсь, пока мое тело раскачивается в руках мужчин. Мучительная боль, с которой пульсирует каждое клеймо, разрастается во мне, усиливаясь с каждым вдохом, и это никак не закончится, точно Лес, как те деревья, как, как…
Я хочу закричать и позвать Отто. Я хочу найти его. Это желание и тоска по нему подступают к горлу, но у меня во рту кляп, я истекаю кровью, и я разбита. Хольда обещала, что он придет спасти меня, но он опоздал.
Что он сделает, когда увидит меня в таком состоянии?
Его убьют. Я не могу позволить ему сражаться с Дитером, только не сейчас, когда я изранена.
Я впадаю в забытье… я больше не уверена, реально ли происходящее или я снова проснусь в своей комнате и увижу маму, склонившуюся над кухонным
