нами за спиной? Поняла бы я тогда, что такое смерть?
Но мать велела мне не смотреть, и я не смотрела, и смерть еще на какое-то время осталась для меня только словом. Мне было семь лет, когда иллюзорная безопасность разлетелась вдребезги. Сколько раз мать повторяла мне, чтобы не забредала далеко от деревни. Но в тот раз я не послушалась. И мы с другом тайком отправились на разведку. Мы вышли к расположению треллианских солдат. Время было обеденное, они все собрались у костра. Еду эти лодыри оставили без присмотра у палаток – там были фрукты, мясо, даже любимая моя черника, которой я не пробовала целый год. Берем – решили мы, твердо веря в свое проворство и ловкость. Ведь мы столько раз в игре вот так обворовывали друг друга. Для нас и это было игрой.
Мы выбрались из-за камня и стащили кусок мяса, потом второй. Это я пожадничала, это мне очень хотелось черники. И мы задержались чуть больше, чем следовало. Солдаты нас заметили, и мы бросились бежать – игра вдруг стала правдой. Я так бежала, что, пока домчалась к своим, меня почти не держали ноги. Я влетела в объятия матери и только тогда поняла, что мать моего друга стоит одна, раскинув для объятий пустые руки. Ее сын не вернулся.
Она сама оборвала свой крик, зажав рот ладонью, – даже в горе помнила, что шуметь нельзя. Пришлось в ту же ночь сниматься с места. На следующую ночь я надежно укрылась под одеялом, а наши мужчины вернулись обратно посмотреть, не удастся ли вернуть останки ребенка. Видно, солдаты поленились возиться с телом мальчишки. Я запомнила его одетое тенями тельце, увиденное в щель палатки, и приняла в себя холодную правду.
Тень стояла надо мной, и я тогда впервые увидела ее лицо. Она всегда следовала за мной по пятам. Просто я отворачивалась.
С тех пор перестала. С тех пор я всегда смотрела смерти в глаза.
Поэтому я думала, что, когда настанет срок, я не испугаюсь. Дура. Еще как испугалась. Я была в ужасе.
Перед тем как петля проклятия стянула мне горло, я успела почувствовать дикую досаду. Так много осталось – осталось несделанным. Я увидела маленькую девочку на задке телеги и других, не старше, закованных, с кляпами во рту. Я увидела улыбку Серела и все улыбки, которые для меня навсегда погасли. Я увидела тысячи матерей с пустыми руками.
Мне так многое нужно было доделать.
И мне так многого хотелось. Боги, как хотелось! Объятий Макса, его ехидных смешков, его взглядов искоса – я всегда знала, что эти взгляды только для меня. И солнца на щеках, и вкуса малины на губах, и глупых, совсем не смешных шуток. А жизнь заканчивалась вот так, на середине фразы, на полуслове, недописанной буквой.
Я увидела свои руки в золотых травах низеринских равнин.
Туда-сюда.
Я услышала шепот Решайе:
…Ты не хочешь уходить…
«Не хочу», – прошептала я.
…Почему? Этот мир всегда был к тебе жесток…
Да. Но сейчас, в последние мгновения, я вспоминала не Эсмариса. Я вспоминала не рабовладельцев, угонявших мою мать, не солдат, убивших моего маленького друга, не Зерита. Я помнила только, как люблю все, что оставалось позади, проливалось, как сладкое вино через край чаши.
Я вспоминала слова Саммерина, когда он сидел в кофейне, пуская дым изо рта.
– Потому что любовь сильнее боли, – пробормотала я. – Потому что все это не зря. Не бывает зря. А мне не хватило времени.
Может быть, его всегда не хватает.
Нить развернулась до конца. Боль осветила меня языками пламени. В них я видела лицо Макса. Боги, только бы это и его не убило. Ему так много надо доделать.
Нить натянулась, потянула меня в темноту, и ей не было дела, готова ли я, – это была смерть.
Я закрыла глаза.
Но что-то удержало меня, словно за руку схватило.
Я моргнула. Передо мной возникло лицо – я его видела и не видела, словно глаза не могли уловить очертаний. И все равно я его узнала.
Я никогда не видела лица Решайе таким настоящим, таким человеческим. Я даже цвет глаз различала – фиалковый.
…Не понимаю… – говорил он. – …Никак мне этого не понять. Я все ищу. Ваши дела – не мои, ваши чувства тоже, и никогда моими не были. Но времени мне хватило. Больше, чем хотелось бы…
Я догорала. Слова Решайе дымом плавали в воздухе. И единственным, что привязывало меня к миру, была его рука.
Далеко-далеко я ощущала знакомое присутствие – оно тянулось ко мне, и его я узнала бы где угодно. Нить магии пробивалась так же глубоко, как моя, и еще глубже, протягиваясь ко мне.
Макс.
У меня дрогнуло сердце. Но он был слишком далеко. Ему было не успеть ко мне раньше смерти.
Решайе – я это знала – чувствовал то же самое. И крепче обхватил меня.
…Я все ищу чего-то… – сказал он. – …И не знаю чего. Но может быть, найду, если не стану так жадно отнимать время у других…
Я увидела родных Макса, их лица, исковерканные недоумением и ужасом. Увидела горе Макса после того. И почувствовала, как недоумение и жалость Решайе морем простирается между нами.
…Это проклятие требует жизни. Не знаю, сойдет ли за жизнь то, что у меня есть. Но если да, я ее отдам. Отдам за твою…
Я уже уходила. Но все, что от меня осталось, встрепенулось в изумлении.
Решайе притянул меня ближе. Может быть, он улыбнулся.
…Ты обещала мне смерть…
Я честно собиралась исполнить это обещание.
«Почему? – задохнулась я. – Почему ты выбрал меня?»
…Почему? Почему теплое тело ищет укрытия от бури? Разве у него есть выбор? Вы состоите из множества осколков. Сколько было других – заполняющих пространство между осколками льдом или железом, чтобы притвориться целыми. Но ты…
Его пальцы проникли глубже, коснулись моего сознания в прощальной ласке.
…Какое прекрасное место… – пробормотал он. – …Для потерянной души…
И наше время кончилось.
«Прощай, Решайе», – шепнула я.
Это случилось быстро. Я остатками сил, как бритвой, полоснула по нити, связующей меня с Решайе. И в тот же миг Решайе выпустил меня – и кинулся в зияющую пропасть.
А светящаяся нить обвила меня, и истекающая магия меня отпустила, и жизнь вдруг с ревом хлынула обратно. Воздух ворвался в грудь – будто кирпичом ударили. Глаза распахнулись. Кровь снова бежала по венам.
Я лежала на столе в незнакомой комнате, среди сваленного грудой
